Сиди и смотри

- И что дальше! Что дальше падла?!!! Ору я в телефонную трубку. Ходики с глупым на вид пластмассовым котом продолжают тикать. – Говорил же я тебе, что это случится?! А вот теперь, представь! Не затыкаюсь я. Представь что твоя теория, раскинувшись лежит на кровати! Вглядывается в потолок затуманенными глазами. Румяная, томная. А рядом лежу я! Я! Голый! И курю! И она, твоя теория. Тоже голая! Я поимел твою теорию. Понимаешь? Раздел её, и поимел! Ну что, обидно тебе, гад?! – Злоба внутри взвивается к горлу, весь первобытный, я начинаю колотить красной телефонной трубкой по столику. Гад! Гад! Гад! Аппарат прыгает на месте, как экзотическая жаба, экзотическая потому что красная. Наконец, не выдержав, сваливается на пол. Сиреной раздаётся писк, как будто на той стороне телефона уже поджарился мой собеседник. Поджарился, как крыса. Ходики с глупым на вид котом тикают так же мерно, и так же самодовольно.

Иду на кухню. Времени осталось немного, три, может быть пять минут. В лучшем случае пять. Беру доску, нож. Дольками нарезаю грейпфрут. Этот цитрус снижает уровень холестерина в крови. Ёбаный холестерин!!! Я сам напуган этим криком. Ёбаный, уродский холестерин! Я так и не узнаю твоего уровня в своей крови. Никогда! НИИИКОГДААА!

Пальцы подрагивают. Шутка ли, слово никогда? Схватив миску, сгребаю в неё нарезанный фрукт. Зёрнышки мякоти грейпфрута напоминают воск.  На доске остаётся длинный, мокрый след. Оставить след, как же это важно. Как же это важно… оставить след. Трудом ли, результатом ли труда, ребёнком ли, осчастливленной, хотя бы на несколько лет, девушкой.

Осчастливил ли я хоть кого-нибудь? Да? Нет. Момент появления на свет не считается. Наполненный этой мыслью, с потерявшей значимость в этой сцене миской, бреду в комнату. Словно на эшафот. Думал ли об этом Достоевский: момент появления на свет не считается.

Расположившись на диване, я включаю телевизор и ставлю миску с грейпфрутом себе на грудь. Где-то читал, что в Ирландии, на грудь умершим, ставили миску с нюхательным табаком. Думаю кроме ритуального смысла и моды, это делали ещё и для того, чтобы тот, кто не может заплакать на похоронах, понюхал табаку, и какая никакая слеза, глядишь и появилась бы. Да. Представь, сейчас бы на похоронах нюхали? Не табак конечно. А меня вот, нашли бы с миской грейпфрута на груди. И чего? Хотя он тоже горький. Я отвлёкся даже. На эти смехуёчки! С ума сойти.

Никто ведь и не найдёт. А ходики вот, тикают. И кот глупый какой на них. Глазами туда-сюда, туда-сюда. Ротозей! Сиди и смотри. Начинается передача.

Он появляется на экране. Электронное табло с цифрой 600 за его правым плечом начинает свой стремительный, неумолимый бег назад.

- Новостей было более чем достаточно, а времени уже меньше.

Это то, что я успеваю понять. Цифры, бегущие назад цифры, приковывают моё внимание. Какой символизм, какой страшный символизм. Что там я? Все, чьей воли хватило на то чтобы включить телевизор, узнали его. Это Александр Глебович Невзоров. Мы видим его почти по пояс, в HD. Постаревший, немного набравший вес и седоватый, но это он. В модном тёмно-синем пиджаке.

- Это не НОРМАльно, магазин Норма на проспекте Энгельса. Все мы помним жалобы, поступавшие на этот магазин, как от простых граждан, так и от ветеранов. Пускай не принято об этом говорить, нашу съёмочную бригаду не заметили, но это не значит, что не ожидали. Вот каковы блокадные нормы магазина в этот священный для всех россиян день. На экране начинают мелькать подсобки магазина, лампа шатается, ничего не ясно. Но Неврзоров объясняет, и голос его… прекрасен.

Этот голос суров, такой не простит за преступление, но по-отечески пожурит за проступок. Он мужественен, таким голосом предлагают руку и сердце и никогда не получают отказа. Он серьёзен и исходит от сердца, патологически веришь, что ни одной грязной сплетни за всю историю мира, не рассказали таким голосом. Он всепроникающ, не зря же именно его выбрали на телевидении для такого эфира. Фибры, как принято выражаться у поэтов, пропускают голос Невзорова сквозь себя.

Продавщицы магазина в течении месяца использовали контейнер с бананами вместо отхожего места. На экране чьи-то небритые ноги, полные руки с  облупившимся маникюром закрывают широкое лицо. Женщина смуглая, или свет такой? В сутолоке боя камера замирает, как опытный боксёр, замедляется, и выхватывает из суматохи репортажа -  банан, лежащий на бетонном полу в лужице чего-то. Видно даже плавающую близь него наклейку.

Национальный вопрос отвлекает меня,  начинаю вспоминать как же тонко Владимир Ильич Ленин, как сказали бы сейчас, троллил Розу Люксембург. Отчего-то, именно это я готов назвать последним из приятных воспоминаний.

Но у Невзорова уже смена действа. Усыпанная песком и сеном арена, ограждённая деревянными бортиками. Манеж. В кадр въезжают трое на лошадях. Мужчины подтянуты, держат осанку, сразу понятно, они знают, что их снимают на камеру. И они не против. Соскочив с лошадей, двое из них убегают, чтобы через несколько секунд вернуться с большой доской, на которой висит лист ватмана.  Они конечно же понимают, что секунды в студии продолжают испаряться, но в их уверенных движениях сквозит и некоторая развязность. Мы, мол, знаем что делаем, давно собирались.

К ним подъезжает четвёртый всадник, и конь его бел, если не сказать бледен. Это сам Александр Глебович. Мы видим его на коне! Он говорит: лошади умеют читать и писать. Лошади могут не только это, они могут летать, они могут исцелять, они могут уходить в нирвану. Все вы должны просить прощения у них. Каждый, кто когда либо бил лошадь, сидел на лошади, видел лошадь, должен просить прощения. Это самое важное в этот трагический момент, не только для рядовых граждан, но и для пенсионеров. Его конь ржёт, как-то не хорошо, не по-звериному. Пар, вырывается из пасти. В комнаты через экраны сочится зима, пусть и тепло в квартирах, но мурашки начинают ползти, от икр к спине, от спины к шее. Наверное не только у меня одного. Ходики, котики, тикают, глаза у кота бегают и не глупость читается в них. Не отсутствие образования. Коварство.

Тем временем конь, приняв зубами кисточку из рук Невзорова, начинает выводить что-то на ватмане. Губы? Улитка? Пытаюсь понять я. Нет. Это цифра. Цифра 360.

Именно столько остаётся до конца передачи. Мы снова видим студию, бегущие секунды. Но Александр Глебович почему-то не сидит, положив по-ученически руки на стол. Невзоров стоит на арене, монументально, по-генеральски заложив руки за спину. Памятник самому себе, он пристально вглядывается в камеру, в экраны, в нас, а может быть и в даль. А скорее в нас и в даль сразу.

Не врите! Захожусь я в отчаянном, истерическом, и, что обидно, сам понимаю, беспомощном плаче. Не врите! Нету никакого телетайпа! Он читает тексты в душах! Всегда читал так! Сползая на пол, я опрокидываю миску с грейпфрутом. Ошмётки фрукта выплёскиваются на паркет. Вокруг силуэта ведущего всё бело, и не зима причиной. Чёрный кожаный плащ, очки, где-то я уже это видел, секунды бегут. И тут свет гаснет, зажигается вновь.

Невзоров уже на сцене, в фиалетовом трико, с блёстками, босой. Позади него ансамбль.

У-у-у, у-у-у, у-у-у –   включается хор бэквокалистов, BY THE RIVERS OF BABYLON, THERE WE SAT DOWN затягивает Александр Глебович. YEEEH WE WEPT WHEN WE REMEMBERED ZION.

Невзоров поёт Bony M. Поёт 136 псалом! Слёзы катятся по моим небритым щекам, надо было побриться, такой день, столь мелкая мысль мелькает во мне, в столь крупную минуту. А потом ещё смешная: неужели у всех тех, кто смотрит сейчас телевизор, в голове последней будет звучать эта песня? Так ли было с Бобби Фаррелом, в декабре, в 2010-ом? В петербургской гостинице Амбассадор, что в переводе значит посланник. Уверен, проститутка спиздила у него остатки кокаина. Бобби Фаррел после концерта для Газпром-социнвест…

Ядерные бомбы падают на Москву, Санкт-Петербург, Новосибирск, Екатеринбург, Челябинск, Казань, Уфу, Грозный, Владивосток, Комсомольск-на-Амуре. Падают, и падают, и падают.

Спасибо тебе телевидение, ты помогло мне не заметить, как меня не стало.

Комната пуста. Ходики остановились, но мордочка пластмассового кота с каждой секундой приобретает свой прежний, глупый вид.

_________________________________________


автор текста: Глеб Наоборот