Проповедь

Нас слишком много. Каждого в отдельности. Мы говорим слова, думаем мысли, наблюдаем за миром вокруг. Мы живем внутри себя, хотим понять себя, обдумываем свои чувства. Все это – человек, создание, живущее собой. Оценка, решение, действие, последствие – все, итог постижения мира, не созданного человеком, но существующего только для приложения его усилий. Даже наслаждение природной красотой - это усилие, постижение себя, попытка понять свои ощущения.

     Современный мир в своем многообразии очень сложен, насыщен деталями, бурлит от сказанного, сделанного, задуманного. В нем рождаются и умирают мысли столь же быстро, как рождаются и умирают люди. Только мысли не привязаны к жизни одного человека: одна идея может появиться на свет с первым криком младенца, а через минуту исчезнуть навсегда в последнем вздохе умирающего. Мы внушаемы и впечатлительны. Идеи и замыслы могут уйти из мира просто потому, что были напечатаны в блоге, который никто не читает. Мы легко забываем.

     В мире, где так много говорят люди, не всегда удается услышать мысль. Вся эта реальность вокруг напоминает скорее первозданный хаос, чем последний на сегодня виток развития цивилизации. Человечество в едином порыве строило Вавилонскую башню информационного общества и закономерно получило Вавилонское столпотворение, разделенное сегодня не языком, но противоречием смыслов уже созданного. И в этот раз никакой бог не понадобился.

     Человек создал для себя новый мир, но сам стал варваром, лишенным всякого понимания законов этого мироздания. Нет богов, нет царей и нет рабов. Есть равные, забывшие как понимать друг друга, как жить рядом с тем, кто имеет ровно столько же сколько и ты. Здесь все, что имеет значение - знание и чувство. К такому положению вещей мы шли через войны, репрессии, страх и борьбу, а сегодня отчаянно пытаемся это затоптать. Жить знанием и чувством, оставив культ денег и вещей в покое - это абсурд! Мы старые добрые люди в дивном новом мире. Потому и нет причин меняться, есть лишь поводы поворачивать реки вспять.

       Здесь я не буду говорить о том, что мы должны измениться к лучшему. Да и что такое это «лучшее»? Нет! Этот дивный новый мир создан и населен теми, у кого есть только они сами, да объекты их интереса. А это уже слишком много для человека, запуганного собственной непознаваемостью. У нас нет дорог, по которым можно было бы двигаться вперед. Ведь и строить их мы пока не научились. Но стоит признать, что все мы - дикари, сбивающиеся в племена вокруг костров, топливо которых - талант. Нас тянет к его жару. Мы пляшем вокруг огня, работаем, пьем, совокупляемся - живем и получаем тепло прекрасного искусства, рожденного талантом.

     Жажда красоты - это наш инстинкт самосохранения. Как и тысячи лет назад, когда пещерный человек согревался и отгонял диких животных с помощью огня, так и сегодня мы держим дистанцию между собой и диким зверем с помощью жара искусства. Только сейчас этот зверь внутри каждого. Он всегда рядом и в любое мгновение готов превратить человека в тварь, отличную от животного обликом, но не повадками. Их уже много. Они ходят в каменных джунглях и не боятся огня - им на него плевать, они проходят мимо.

     Неприятное соседство. Страшное хотя бы потому, что мы всегда видим тех, кем станем, когда забудем о красоте. Но не будем отчаиваться! Давайте вспомним, как наши предки преодолевали свой страх перед первобытным миром вокруг. Они рассказывали друг другу истории, в которых страшные молнии метал бог-громовержец, а спасительный огонь им подарил титан. Детали от страны к стране менялись, но суть оставалась прежней. Эти небылицы стали мифами, а из них выросла цивилизация.

     Сегодня нам не нужно придумывать сказки о природе. Мы ее уже изучили в той степени, какая необходима, чтобы не приходилось испытывать иррациональный страх перед повседневными явлениями. Сегодня нам чуждо и непонятно другое.

     Вокруг искусственный мир, созданный человечеством, но непонятный человеку. Тепло в наших очагах - искусство, но мы не знаем, что это такое. Нам чужда современная культура потому, что ее нет. Так давайте ее придумаем. Давайте вместе создадим образ мира вокруг! Расскажем друг другу новые мифы.

________________________________________________

автор текста: Иван Серый

Письмо, изменившее мою жизнь

Случилось это со мной лет 12 назад. Как сейчас помню тот теплый августовский вечер, который вроде бы не предвещал ничего интересного и необычного. Я возвращался домой с работы на машине,  старался всеми способами не уснуть за рулем – жизнь штука бесценная. Я так вымотался, что мечтал только лишь о своем мягком и комфортном диване – кровати у меня не было, я жил в маленькой комнатушке, которая служила мне кабинетом, ванной и кухней. При разводе я решил совершить благородный поступок: отдал бывшей жене квартиру. Себе купил комнату в старой постройке чуть ли не царских времен. Конечно же, эта жилплощадь была временным решением. Я всего лишь хотел уединения и спокойствия. Район, в котором находился мой дом-герой, пришелся мне по душе. Не было в нем ничего, что могло бы вызвать у меня раздражение. Чистый воздух, красивый сад, всегда работающие фонари непонятной формы, резные лавочки – в общем, место для полного умиротворения.

Подъехав к дому, я увидел свет в своем окне. Сначала я хотел сразу же вызвать полицию, но во мне, видимо, взыграла эта мужская самоуверенность, что я решил самостоятельно разобраться с глупым грабителем, включившим свет. Вооружившись металлическим ломом неизвестного происхождения, я ринулся спасать свое имущество. Дом был пятиэтажным, без лифта, я мигом добежал до своего 4ого. Следов взлома не было. Тут до меня дошло, что я забыл закрыть входную дверь с утра.  Я опаздывал на работу, нервничал, а замок плохо работал, вдобавок меня отвлекла соседская собака, а потом позвонил приятель, вот я и забыл замкнуть дверь. Но свет то я не мог не выключить. Я ногой открыл дверь – никого не было. Я не понял зачем, почему и для чего такое сотворили с моей комнатой! Все было идеально убрано. Ни пылинки, ни соринки. На столе стояли цветы, ужин, от запаха которого у меня потекли слюнки. На диване лежали новые декоративные подушки под цвет новых штор, а, может, наоборот – шторы под цвет подушек. Я судорожно открыл шкаф – все мои вещи были отсортированы по назначению и цветам. Простояв без движений минут десять, я опомнился и стал искать хоть что-нибудь, что дало бы объяснение всему этому. Возмущению не было предела: как так можно хозяйничать в чужой квартире, трогать чужие вещи! Хотя, в глубине души я был рад порядку и чистоте. За букетом цветов я увидел конверт. Не знаю поему, но я так переволновался, что еще долго не решался его открыть. Дрожащими руками я разорвал это таинственное послание. На розовой бумаге форматом А4 было написано несколько строк красивым подчерком. Письмо было следующего содержания:

«Дорогой Д, простите за столь вольное поведение. Я пришла отблагодарить Вас, но, увы, никто не открыл мне дверь. Я уже собралась уходить, как вдруг увидела, что дверь открыта. Я не удержалась…и вошла. Какой же бардак у вас! Адрес я узнала у Вашего водителя, который довез меня до больницы. Я принесла Вам ужин в знак благодарности – это все, что я могла сделать. Мне так понравилось у вас, что я не удержалась и, как бы глупо это не звучало, решила навести порядок. Атмосфера в Вашем районе такая – вдохновляет на нелепые поступки. Я ничего не украла. Возможно, возникнут проблемы с поиском вещей. Так что, звоните **********. Я купила подушки и шторы для своей квартиры, но подумала, что в Вашей комнате они будут смотреться лучше. Я бы очень хотела продолжить с Вами общение. Я понимаю, Вы очень злитесь из-за моей бестактности. Но подумайте с другой стороны. Разве кто-нибудь когда-нибудь совершал для Вас такие неожиданные…сюрпризом это вряд ли назовешь,…но пусть будет сюрприз. Если бы не Вы в тот вечер, Ваша квартира так и осталась бы в ужасной степени загрязнения. Тех мужчин посадили. Но мне все равно страшно. А Вам еще раз огромное спасибо. С уважением, Л.»

Неделю назад я спас девушку от двух подонков. Я ее имя даже не узнал, опаздывал на важную встречу.

А я уже перестал верить в то, что люди могут быть благодарными….

С тех пор мне захотелось совершать как можно больше благородных поступков. Я перестал надеяться на взаимность, помощь и уважение. Я знаю, есть неравнодушные люди на земле.

Что стало с той девушкой? Она замужем за моим лучшим другом. Я крестный их прекрасной дочурки. Я знаю, что прожил эту жизнь не зря, ведь я помог обрести кому-то, пусть маленькое, но счастье.

____________________________________________________________

 автор текста: Лия Украинская

Политическое тело президента. НАУЧНЫЙ ПОДХОД

Что делает Историю? – Тела.
И. Бродский. 

Российский политический дискурс внимателен к знакам телесности. Власть объективируется в коммуникативной вязи плотских метонимий (“фигур”, “лиц”, “правых рук”), смена политического стиля ощущается как смена жеста, а физическое состояние главы государства привычно интерпретируется как состояние самой власти. 

Элементы телесного ряда в качестве политических конструктов не только обозначают гиперперсонализацию отечественной власти, но и производят существование участников политической коммуникации. Право тела на реальность – весомое основание для экспансии телесности в симулирующую сферу политики. 

В России последнее увлечение политической телесностью совпало с премьерским дебютом В. Путина. И ранее среди отечественных акторов были замечены “рыжие” и “тяжеловесы”. Однако сам факт их физико-политического существования сомнения не вызывал, а потому зеркальные функции телесного образа были очевидны. Дефицит реальности нового персонажа власти стал метафизическим основанием для превращения его тела в самостоятельное действующее “лицо”. 

Первоначально физическое тело Путина оказалось главным героем путинского нарратива и основой идентификации (“маленький”, “невзрачный”, “человек со стальным взглядом”, “образ мороженой трески” и т.д.). Очевидно, что конструкты внешнего облика объективировали не столько бренное, сколько политическое тело этого человека , указывая на степень дифференцированности образа (“человек с лицом невыразительным”, “неопределенность политического и экономического лица”), основательность властных позиций (“фигура по замыслу абсолютно протокольная”) и степень самостоятельности (“доверенное лицо президента”, “правая рука Собчака”). 

Использование конструктов, альтернативных телесности (“человек во всех смыслах без лица”, “призрак”, “фантом”) как маркеров политического тела Путина позволяло фиксировать его иллюзорность и аморфность. Длительное отсутствие у нового премьера энтевешной куклы, репрезентирующей, прежде всего, политическое тело, также можно было рассматривать как событие знаковое. 

Отношение к знаку принципиально для анализа политического тела, которое аккумулирует семиотический потенциал персоны власти. Оно существует на пересечении элементов физического и символического ряда, экзистирующих подлинность и идентичность данного персонажа в системе политических отношений. Объективируясь в континууме “телесное-вербальное”, политическое тело оказывается дискурсивной производной власти и одновременно плацдармом политической коммуникации . Присутствие политического тела производит структурирующее воздействие на политическую реальность, а его отсутствие проступает в сигнификационной немощи политика. 

Неслучайно нехватка политического тела Путина и проблематичность его участия в процессах семиотического обмена переживались как дефицит власти: “Что может сделать этот блеклый, ничем не запомнившийся, напрочь лишенный не только харизмы, но и малейшего намека на обаяние человек?” (МК, 10.08.99). Фактурная идентичность, эмблематичный опыт или харизма политика неразрывно связаны с политическим телом и производны от него. Они задают субъективную достоверность отечественной власти, оказываются механизмами персонализирующего конструирования и воспроизводства российской политики и государственности. 

Поэтому новацией в отечественном политическом контексте выглядело стремление использовать позитивный потенциал “полого” и “безликого” тела преемника Ельцина: “Но поскольку у каждого политика есть свое политическое лицо и идеологическая ниша, то нет возможности сильно отклоняться влево или вправо, тропа уже протоптана. Политику же, который не имеет собственной политической истории и счета собственных поражений и побед, легче существенно отклоняться, даже переходить на соседние тропы, пока там никого нет” (“Фигуры и лица”, 13.01.00). “Путин как политическое ничто” интерпретировался как “творческая пустота”, источник и средоточие амбивалентных смыслов. Протеичная идентичность человека постмодерна зияла в постоянных переодеваниях и.о. Кимоно, “аляска”, горнолыжный костюм играли лицо Путина, с парадоксальностью, присущей практикам одевания, подчеркивая: “А король-то пуст”. 

Произошла непривычная для российского подданного подмена политической бездны политической пустотой. Именно пустота позволяла конструировать тотальные высказывания – эмблемы путинского дискурса (“Демократия - это диктатура закона”. “Чем сильнее государство, тем свободнее личность”. “Власть действительно отвечает за всё. Но очень многое зависит и от самих российских граждан”. “Сохранение национальных интересов через вовлечение России в общее дело” (“Известия”, 2.06.00).). Политические оксюмороны, не только фиксировали метапозицию говорящего ("Путин - это наше все!"), но и указывали на приватизацию различных кодов политического поведения. 

Трансформация поведенческих стратегий сопровождалась стремительными изменениями в политической анатомии Путина (от “призрака” к “политическому тяжеловесу”). Удачное помещение тела с нулевой степенью политического веса в дискурсивное пространство власти привело к метаморфозам политической телесности. 

Прежде всего, были актуализированы и перенесены в политическую сферу аксиологически окрашенные физические конструкты (“молодой”, “здоровый”, “сильный”, “спортивный” ): “И в самом деле, сколько ни показывай пляшущего Зюганова или Явлинского, старательно, но не очень умело наносящего удары по боксерскому мешку, они не так убедительны, как Путин, борющийся на татами или спускающийся на горных лыжах” (“Событие”, 30.01.01). Автор, конечно, прав – именно “убедительность” физического тела позволяет ему активно участвовать в производстве реальности, в том числе и политической. Использование телесных метонимий на этот раз призвано подчеркнуть достоинства персоны власти: "Ельцин передал Россию в надежные руки Путина”. В отличие от конструктов “правая рука Собчака”, “доверенное лицо Ельцина”, имеющих явную негативную окраску, конструкт “надежные руки Путина” подчеркивал активность, состоятельность и самостоятельность властной позиции. 

Преимущества новой версии правителя выглядели особенно убедительно на фоне немощного тела Ельцина: “Он успешно создает себе имидж сильного, смелого и деятельного человека, готового демонстрировать приемы дзюдо прямо на глазах у телезрителей. Если царь Борис с трудом держался на ногах, то князь Владимир пышет здоровьем и полон физических сил” (цит. по “Профиль”, 21.02.00). Примечателен в этом контексте выбор одного из слоганов президентской кампании: “Старый президент передал власть новому”. Здесь медико-возрастные различия прочитываются как различия политические. “Новый”, безусловно, является оптимальной заменой конструкта “молодой”, который имеет в российской политико-геронтологической традиции опасное прочтение – “неопытный”, “незрелый” (“не хватает профессионализма”, “президент продолжает учиться: ведь глава государства – молодой политик” (“Новое время”, №25, 2000). 

Амбивалентность возрастных конструктов оставила вне конкуренции другой знак телесности – физическую силу (“работа в тесном контакте с силовыми ведомствами”, “инициатор силовой операции”, “сторонник сильной России”). Сила – это маркер Путина в президентской ипостаси (“Он предстает как сильная, упорная, целеустремленная, берущая на себя ответственность личность” (“Ъ”, 9.02.00)), стержень программы его действий (“Либеральная экономика, жесткая власть, опора на силу и патриотизм, открытая, но независимая, активная и державная внешняя политика” (“НГ”, 7.05.00)). Конструкт силы и его версии в сфере деятельности – жесткость и насилие – определили модальность активности самого Путина (“будем беспощадно бороться”, “с этим надо кончать”, “жестко, конечно, но справедливо”, “…я бы их всех заставил работать на нужды общества”) и стратегии реализации российской власти в целом (“Смысл предпринимаемых нами шагов – заставить четко работать всю систему государственной власти снизу доверху”). И если на первых порах СМ

И транслировали версию о рукотворной природе силового амплуа этого политического персонажа (“Путину по определению положено быть жестким, так говорят в Кремле, поэтому даже если это качество ранее в нем и не было таким очевидным, его необходимо срочно развить и продемонстрировать населению” (“НГ”, 11.08.99)), то уже довольно скоро изъять силовой компонент из образа Путина стало немыслимо. Телесные конструкты, включенные в политический дискурс, убедительно производили реальность. 

“Человек без слабостей” очень чувствителен к открытию в его поведении “бессильного”, “беспомощного”, “неуверенного”. Это определило вектор антипрезидентской информационной компании: слабость обнаруживалась в отсутствии экономической программы и в стратегиях формирования кабинета министров, в отказе от борьбы с олигархами и в стиле ведения этой борьбы, в словах Путина и в его молчании. Господин Березовский даже силовые действия верховной власти по укреплению знаменитой “вертикали” проинтерпретировал как президентскую немощь: “Ведь на самом деле Путин-то демонстрирует слабость, слабость, что он не в состоянии реализовать исполнение тех законов, которые уже существуют. А спешка, с которой это проводится, демонстрирует двойную слабость Путина” (“Время”, 28.06.00). Евгений Киселев со ссылкой на великого русского поэта помянул о властителе слабом и лукавом (“Итоги”, 4.02.01). Обобщенный список президентских слабостей был представлен главным редактором “Независимой газеты”. В. Третьяков еще весной 2000 г. предсказал основные стратегии развития политического сюжета: “Новейшая политическая мифологема, которую неминуемо предстоит либо подтвердить, либо опровергнуть своими действиями Путину, предельно ясна: Путин слабый президент и слабый человек”. Доказательство политической теоремы о реальности и состоятельности верховной власти проходило под президентским девизом: “Мы не имеем права проявлять слабость”. 

Превращение характеристики физического тела Путина – силы – в основу политической конструкции позволяло реализовать традиционные для России сценарии властного поведения: “Новая “сильная рука” исправит ошибки прошлого и принесет обещанное процветание” (“НГ”, 6.01.00). Конструирование сакральных политических позиций породило такие президентские амплуа, как “герой-змееборец” и “спаситель Отечества”. 

Героическая ипостась Путина была объективирована, прежде всего, в чеченском сюжете: “Этот терапевтический компонент (избавитель от Чечни и Ельцина) в харизме Путина играет определяющую роль для массового сознания… А предупреждения профессиональных диссидентов о “диктатуре у ворот” только усиливают эту харизму, свидетельствуя о долгожданном триумфе государственной воли” (“НГ”, 9.02.00). Героическая коллизия развивается в мифическом социально-политическом пространстве, структура которого задана противостоянием сил добра (Россия) и зла (“международный терроризм”, “вахабиты” и т.д.). Деперсонализация источника зла призвана подчеркнуть его тотальный характер: “Мы начали борьбу против агрессивных устремлений, которые начали нарождаться на этой территории”. Единственно возможный вид деятельности в этих обстоятельствах – бескомпромиссная борьба – реализуется в путинском дискурсе: “Могу повторить: вот кто возьмет в руки оружие, будет уничтожен..”. Героика представлена в традиционном для жанра мотиве самопожертвования: “Я как бы внутренне для себя решил, что все – карьера на этом, скорее всего, закончится, но моя миссия, историческая миссия – звучит высокопарно, но это правда – будет заключаться в том, чтобы разрешить ситуацию на Северном Кавказе” /“От первого лица”, с.133/. Анализ новой исторической редакции традиционного российского слогана – “живота не пожалею” – позволяет конкретизировать границы героического тела: “Я исходил из того, что мне это нужно будет сделать ценой карьеры” /“От первого лица”, с.133/. Административно-политическая жертвенность преемника Ельцина заметно отличается от шутовской физической жертвы, обещанной первым президентом: “Лягу головой на рельсы, если цены будут повышены”. 

Нетривиальной версией героизма в конструировании политического тела Путина оказался миф советского разведчика. Он был реализован в двух вариантах – сакральном и профанирующем. В первом случае сотруднику органов приписывались выдающиеся действия в тылу врага в соответствии с законами отечественного авантюрного жанра: “Российские "Аргументы и факты" утверждают, что заслугой Путина, который действовал через своих агентов, было получение СССР сверхсекретной документации по истребителю "Еврофайтер"” (“МН”, 25.01.00). По иронии судьбы в постсоветском прочтении идентичность советского разведчика деформирована – временами он называется на западный манер “шпионом”. В профанных историях о разведывательном прошлом Путина деконструкции подвергались обе составляющих героического сюжета – тыл врага (“Это не блестящее задание, а всего лишь ГДР”) и выдающиеся действия (“Работа не предполагает каких-то особенных умственных затрат или рискованных комбинаций - вполне гражданская должность” (“Завтра”, 6.03.00)). 

Достоверность этих образов обеспечивала не игра мускулов, а профессиональное прошлое политика. Тем более интересным оказывается анализ маркеров телесного в конструировании образа разведчика (“гэбэшника”). Формирование негативного образа сопровождалось фиксацией на ускользающем теле (“не смотрит в глаза”, “не любит светиться”, “не оставляет следов”, “держится в тени”). Ядром образа “настоящего разведчика” стало гипертрофированное героическое тело, в котором сосредоточена сила тысяч людей: “Больше всего меня поражало, как маленькими силами, буквально силами одного человека, можно достичь того, чего не могли достичь целые армии”/ “От первого лица”, с.24/. Героическое тело не обязательно велико или мощно, главное, оно – неординарно. Например, удвоено, как в авантюрной истории, рассказанной самим бывшим разведчиком: “Однажды чекист встречался с информатором. И вдруг заметил "хвост". Тогда он незаметно высадил из машины этого человека, а, чтобы не вызывать подозрений, всю дорогу держал над сидением рядом с водителем его шляпу. Создавалось впечатление, что в машине едут двое” /АИФ, 19.01.00/. Использование героического тела разведчика в политических целях эффективно: оно имеет высокий ценз реальности, но в то же время легитимно не совпадает с подчеркнуто обыденным телом физическим. 

Сакральное амплуа “спаситель Отечества” (“Если помогу спасти Россию от развала, то этим можно будет гордиться…”) конкретизировалось в образах “собирателя и миротворца”, “защитника власти”, “адепта законности и порядка”, “меча карающего”. Фиксация на катастрофических условиях позволяла интерпретировать активно-агрессивные действия политического актора как священные: “Теперь все уровни власти поражены этой болезнью. Разорвать этот порочный круг - наша общая святая обязанность”. Используемый властью идеологический код, обращенный к коллективной памяти россиян, опознан, усвоен и включен в частные нарративы: “Мы, сотрудники муниципального учреждения здравоохранительной больницы № 1 г. Заволжье Нижегородской области… просим избранного нами президента сосредоточить внимание, прежде всего, на таких вопросах: укрепление дисциплины, исполнение закона, наказание за нанесенный государству вред… Сегодня в России пора наводить порядок… Мы поддерживаем твердость и жесткость нового главы государства… Наше отечество тогда будет цело и неделимо” (“Российская газета”, 5.05.00). Примечательна определяющая роль физических характеристик – “твердости” и “жесткости” - в обозначении политической позиции президента. 

Извести в Путине героя и спасителя пытались при помощи все тех же дискурсивных средств: конструктов “силы” и “жесткости” (прочитанной как “жестокость”). Не подвергая сомнению силовую составляющую политической персоны, авторы новых сакральных интерпретаций указывали на ее демоническую природу: “Так цинизм и безжалостность Владимира Путина превратили его из чиновника провинциального масштаба в диктатора, с потрохами заложившего себя дьяволу” (“Завтра”, 6.03.00). Это не первый случай в российской истории, когда, оценивая активность верховной власти, поминают лукавого – привычка к гиперсакрализации главной политической персоны присуща и ее противникам. Брутально-риторичная, новая версия легенды об антихристе все же не может сойти за спонтанный ответ традиционного российского сознания на вызов реформ. 

Более опасную конкуренцию официальным стратегиям сакрально-политического конструирования составили профанные сценарии и модели интерпретации. Они призваны разрушить сакральные коды, лишив их достоверности (например, сюжетная линия “разведчик – завклубом”). Так, против сакрального амплуа “спаситель Отечества и патриот” была направлена незатейливая информация о форме обучения детей Путина: “… Две дочери и.о. президента Маша и Катя учатся не в самом крутом столичном лицее, а в спецшколе при посольстве Германии в Москве, где, кстати, преподавание ведется исключительно на немецком языке. В связи с этим возникает масса неудобных для преемника Ельцина вопросов: хорошо ли владеют русским языком дети потенциального президента России?” (С. Плужников, www.compromat.ru). 

Возрастные особенности Путина не позволили активно использовать еще одну сакральную стратегию властного конструирования (“отец Отечества”), в основе своей геронтологическую. Это не означало исключения из официального репертуара патернализма, выгодного для строительства политического тела. В ряду патерналистских моделей поведения – традиционные для российской власти просветительские сценарии. В откровениях губернатора Аяцкова (“Я горжусь тем, что знал президента много лет, и считаю себя его учеником”) и воспоминаниях школьного приятеля (“Так он всем всегда помогал, подсказывал, учил. Он стал всех нас к спорту приобщать”) рождается Путин-учитель. Президент косвенно принимает эту роль, говоря в “Послании…” о “воспитании чиновников”. И все же просветительские намерения верховной власти значительно шире – они проявляются в претензии на генеральную сигнификацию общественно-политической жизни в стране: “Власть так и не смогла внятно объяснить людям, в чем смысл происходящих перемен – и для страны, и для каждого конкретного человека”. Магистральные высказывания президента – ни что иное, как восполнение дефицита означающих: “Прежде всего, чтобы и в Москве, и в самой далекой российской глубинке одинаково строго соблюдались права граждан, одинаково точно понималось и исполнялось общероссийское законодательство. Это и есть диктатура закона. Это и будет означать, что мы живем в одной сильной стране, в едином государстве Россия” (“Послание…”). Не удивительно, что контроль над семиотическими процессами становится делом государственной важности: “Самый главный способ защиты – объяснять все свои действия, чтобы они были понятны каждому гражданину”. 

Объяснение действий нового президента и его маркировка как властителя “молодого”, “неопытного”, “неумелого”, “обучающегося” - главные способы защиты от патерналистского образа Путина в пространстве российского политического дискурса. 

Активное использование физических (в т.ч. возрастных) конструктов в строительстве и экзистировании политического тела – характерная черта современной политической анатомии. При этом обеспечение реальностью политической персоны и ее активности за счет физического тела имеет свои издержки. Будучи единожды включено в политический процесс, физическое тело надолго становится убедительным маркером состояния власти. И потому беды тела природного, в отличие от средневековой политической анатомии, описанной Эрнстом Канторвичем, могут серьезно повредить телу политическому. Хвори телесные интерпретируются как слабость власти, неуклюжая походка наносит ущерб державному образу, а положение физического тела в пространстве расценивается как политическое действие: “Что касается катастрофы в Баренцевом море, то тут поведение президента было попросту диким. Мирно отдыхать в Сочи, когда с "Курском" происходит такое, - это фантастика какая-то!” (“Русская мысль”, 31.08.00). В телесности персоны власти грань между физическим и политическим становится условной. В этом качественное отличие множественного тела президента от “двух тел короля”. А еще в том, что бренное тело в условиях девальвации религиозных мифологем и деконструкции идеологий позволяет обрести и сакральную ипостась, и профанную версию “человека в повседневности”. 

Так получилось и с физическим телом президента: оно задействовано и в сакральном, и в профанном политическом конструировании. Физически сильный человек, борец и горнолыжник, в пространстве власти легко превращается в сильного политика, борца и защитника. Профанная версия обращена к повседневности и представлена, например, в сюжете “рабочие будни”. Здесь профессиональный статус и трудовая деятельность Путина воплощаются в реальность в обыденных жестах (“усталость”, “потеря веса”, “прием пищи” и т.д.): “От такого режима Путин даже похудел” (“Известия”, 2.06.00). Не менее перспективна экстраполяция индивидуальных техник презентации тела в сферу политики: “Вообще советовать что-либо Путину по части гардероба – дело неблагодарное, все равно никого не слушает. Самостоятельность Путина проявляется и в его профессиональной деятельности” (“Известия”, 2.06.00). Некртическое восприятие обыденной информации и ее достоверность заметно облегчают достижение целей официального профанного конструирования. С ним конкурирует сакральная интерпретация профессиональной активности – “пиарщина”. Из неомагического нарратива о “пиаре” исключены и повседневность, и физическое тело: рабочая рутина изжита в историях о чудесном - “секретных ноу-хау”, “манипулятивных средствах”, “властной алхимии” (“Новое время”, № 25, 2000). Здесь осуществляется деконструкция эксклюзивной президентской повседневности и выявляется фантазийная основа его служебной деятельности: “Согласно сообщениям информагентств, В.В. Путин за весьма краткий срок внял неба содроганье (присутствие при пуске баллистической ракеты), и горний ангелов полет (прибытие в г. Грозный на скоростном военном самолете СУ-27), и гад морских подводный ход (участие в погружении атомной субмарины), и дольней лозы прозябанье (краснодарское совещание по проблемам АПК)” (“Известия”, 15.04.00). 

И дело даже не в том, что главный персонаж истории после таких интерпретаций кажется уже не усердным работником, а обманщиком-иллюзионистом, использующим пресловутый “административный ресурс”. Магическое прочтение обыденного “расчеловечивает” политическое тело, превращая его в “куклу” (“Путин – марионетка в руках каких-то темных сил”), в супермена (“железный Влад”) или, на худой конец, в монстра (“на дикой беспощадной арене кровавых экономических схваток, переделов собственности, неограниченной власти… ярче всего могли раскрыться таланты этого хищного, жестокого, не имеющего друзей и не прощающего врагов человека, волка в стае…”). Быть куклой, суперменом или монстром для президента в данном случае означает одно – потерять реальность. 

Невеселая перспектива – оказаться политическим миражем. Этой опасности Путин избежал, поскольку, по мнению господина Павловского, президенту удалось “превратить чудо в реальность” (“Vanity Fair”, 7.06.00). И хотя выдающийся политтехнолог прибавляет: “Мы этого совсем не ожидали”, - анализ высказываний главы государства позволяет избежать подобных удивлений. 

Структура путинского дискурса определяется конструктами “реальное-идеальное”, “настоящее-иллюзорное”. Они маркируют отношение к власти, реформам, стратегиям внешней и внутренней политики, отдельным персонам и государственным институтам: “власть должна быть “по-настоящему” эффективной и сильной”, “переговоры должны давать “реальную отдачу””, конституционные принципы разделения властей и единства исполнительной вертикали необходимо наполнить “абсолютно реальным содержанием”, “только реальные, в том числе экономические, интересы страны должны быть законом для российских дипломатов”, “…делать СМИ реально независимыми… Тогда СМИ начнут отражать реальную жизнь” и т.д. “Чудо” воплощается в “реальность”, прежде всего, в речевой деятельности президента, восполняющей дефицит действительного. А бинарная пара “настоящее-иллюзорное” становится основой его оценочной шкалы: “Мне искренне нравятся такие люди. Он – настоящий” /“От первого лица”, с.112/, - или же, - “Я думал, что он в большей степени живет в мире иллюзий… Оказалось способен воспринимать реалии жизни” /там же/. 

“Не должно быть иллюзий”, - вполне может сойти за президентский девиз. В таком случае пожелания главе государства, дабы “диктатура закона” оказалась “не джином, выпущенным из бутылки неопытным магом, а реальной диктатурой Путина” вполне совпадают с установками политического адресата. Однако необходимо определиться в понятиях: выяснить, как в путинском дискурсе соотносятся между собой “реальное”, “идеальное”, “настоящее” и “иллюзорное”. Это даст ключ не только к интерпретации стратегий политической активности президента, но и к формируемой версии политической реальности. Казалось бы, реальное и настоящее должны соответствовать полюсу действительного, а идеальное и иллюзорное следует отнести к миру ненастоящего. Однако в президентской версии это не так. Например, когда он утверждает: “Власть должна быть по-настоящему эффективной и сильной” или “Но по-настоящему ответственные политики не будут всеми способами отгораживаться от того, что написано в 77-й статье Конституции”, - настоящее оказывается вариантом идеального. И наоборот – в высказывании “Я готов доказать на множестве фактов, что мы живем в государстве, еще очень далеком от идеала федерации”, - “идеал федерации” является версией достижимого (действительного при определенных условиях). Идеальное прочитывается как “лучшее” и вполне осуществимое: “Было бы идеально, если бы мы смогли пользоваться формулой наибольшего благоприятствования, если бы все другие развитые страны мира относились к России не хуже, чем к другим своим партнерам. Это было бы для России идеально”. В президентском дискурсе, таким образом, снимаются принципиальные различия между конструктами “идеальное” и “настоящее”. Это происходит благодаря аксиологической окраске конструкта “настоящий” и прочтению его в этом случае как “хороший” (“лучший”). Актуализация второго значения – “настоящий” = “действительный” – позволяет, наконец, установить соотношение между исследуемыми понятиями. 

На полюсе позитивной оценки находятся конструкты “реальный”, “настоящий”, “идеальный” - они означают примерно одно и то же - лучшее и действительное. “Настоящее” стирает грани между “реальным” и “идеальным”. А значит, технология производства реальности по президентскому рецепту проста: в иллюзорном выделяется идеальный компонент, фиксируются его достоинства. Это позволяет описывать идеальное как настоящее. А от настоящего до реального – один шаг. Жизнь проверила эту технологию на прочность – она действует и в обратном порядке (реальное тело- настоящее тело - идеальное тело). Неслучайно Путин не только стал президентом, но и признан мужчиной года. 

Используя физические и вербальные ресурсы, президент доказал реальность своего существования в пространстве власти. Едва став настоящим, политическое тело Путина подверглось стремительному расширению. Так, К. Пуликовский, представитель президента в Дальневосточном округе вполне идентифицировал себя с главой государства: “Я представляю здесь президента России, и, если вы не согласны со мной, значит, вы не согласны с президентом, значит, вы против президента” (“Известия”, 13.07.00). Трансперсональный компонент присутствует и в описании характера деятельности генерал-губернаторов: “Их задача состоит не столько в управлении, сколько в том, чтобы проводить в непокорных регионах волю центра” (www.inopressa.ru. 01.09.00). Таким образом, введение института представителей президента в федеральных округах можно интерпретировать как начало коллективизации политического тела Путина. Расширяясь, оно поглощает не только персоны власти (“Путин – игрок командный” (“Сегодня”, 10.08.99)), но и фрагменты политического пространства (“построение вертикали власти”). 

Смена политической физики (“политика сдерживания и противовесов”) геометрией управления (“вертикаль власти”) призвана аккумулировать потенциал власти в новых отношениях иерархии: “Почувствовал удовлетворение от того, что самостоятельно принимаешь решения, от сознания, что последняя инстанция, а, значит, от тебя многое зависит... Сейчас меня никто не контролирует. Я сам всех контролирую” /“От первого лица”, с.187/. Любопытно, что реальность этого процесса подчеркивается использованием телесных метафор: “Потанин, Федоров, Авен и все остальные единодушны в том, что Путин продолжает концентрировать в своих руках рычаги власти”/ “МН”, 12.09.00/. Политическая персона, став средоточием власти, оказывается способна делегировать часть своей реальности отечественной “виртуальной политике” : “Только действующий глава государства вправе ставить перед органами власти программные задачи, и только у него есть реальная возможность организовать их эффективное выполнение”. Используя свой политический капитал, новый президент не только изменяет конфигурацию и степень реальности пространства власти, но и генерирует эту самую власть: “Мы создали "острова" и, отдельные "островки" власти, но не возвели между ними надежных мостов”. 

В ходе устранения основного препятствия на путях концентрации власти – альтернативной политической персональности – все претенденты на функции государства были маркированы как “враги власти”. В эту категорию попадают бизнесмены-олигархи (“те, кто пытаются узурпировать функции государства или добиться привилегий благодаря "особым" отношениям с властью, будут вынуждены отказаться от этой затеи…”), профсоюзы (“В новых условиях профсоюзы не должны "тянуть" на себя государственные функции в социальной сфере. Не надо этого делать”), региональная элита (“Мы не позволим "приватизировать" государственную власть, подчинить ее личным или корпоративным интересам - будь то интересы региональных политиков или финансово-промышленных групп”) или СМИ. Сосредоточение власти вокруг президента интерпретируется в соответствии с отечественными сценариями правления в большей (“Елена Боннер, вдова советского диссидента и лауреата Нобелевской премии Андрея Сахарова считает, что Путин создает модернизированный вариант сталинизма” (www.inopressa.ru. 01.09.00)) или меньшей (“Путин, безжалостно укрепляющий свою личную власть, напоминает при этом диктатора”) привязке к конкретно-историческому контексту. 

Впрочем, ситуация куда менее тривиальна. Анализ президентского дискурса показывает, что потенциал своей политической реальности Путин, прежде всего, использует для персонализации государственной власти (“Центральная власть уже год теснит магнатов всех расцветок”. “Власть современного типа не может терпеть…”. “Да, мне кажется, государство сегодня уже имеет моральное право повысить…”. “Но есть и другое - последовательные, настойчивые и осознанные действия государства”). Это далеко не худший выход из ситуации, которая была зафиксирована накануне президентских выборов: “Сильный политик, слабая власть”. Избранная стратегия усиления власти – делегирование ей персональности и мощи главы государства. При этом грань между телом политика и телом власти стирается: “Но кого дергает власть за ниточки? Какие чувства пробуждает она в народе устами своего высшего представителя?” (“Новое время”. 2.07.00). 

Тело правителя становится эффективным инструментом политики, предоставляя виртуальному миру современной власти толику реальности. Богатство и совершенство физических техник оказываются основным политическим капиталом, а потому вполне естественно, что “маленькая фигурка Путина (а не осанистый вальяжный Зюганов) вдруг стала олицетворять мощь и величие российского государства, ныне попранного, но вот-вот возродящегося”(www.polit.ru).

_____________________________________________________________

автор статьи: Орлова Галина

published: http://www.countries.ru/library/politology/body.htm

Однажды начнется война

 Однажды начнется Третья мировая война.

           

Мужчины оставят свои семьи и облачатся в военную форму. Их руки, привыкшие к легкости смартфонов, компьютерных мышек, телевизионных пультов и утренних чашек кофе, отяжелит оружие. В глазах, сменив усталый и безнадежный взгляд офисной крысы, появится надежда. И если раньше они полудохлыми хомяками неслись по бесконечному колесу работа-дом-работа за мизерную подачку зарплаты, то война все изменит.

Но так ли изменит?

           

Теперь их подачкой будут честь и доблесть, надетые вместе с военным мундиром, и почетное звание героя войны. Если выживут. И вот потом, годам этак к семидесяти-восьмидесяти, получат не менее «почетные» права – бесплатный проезд и возможность сидячего места в любом общественном транспорте.

            Только кому это нужно? На самом деле, ветераны получат лишь раздраженные взгляды контролеров в ответ на поиски удостоверения героя войны и хамоватую молодежь, которая плевать хотела на это удостоверение вкупе с орденами и медалями. И очередную подачку – мизерную пенсию, которая, в конце концов, вынудит каждого героя войны торговать своей честью и доблестью – теми самыми медалями и орденами.

            Вот чем отплачивает героям войны наше великодушное государство. Ложь и лицемерие раздаются укомплектованными соцпакетами с бонусами в виде розовых очков. Отвага и патриотизм по обманчиво дешевым тарифам меняются на бесконечные очереди в поликлиники и заоблачные цены на здоровье. А пенсии-подачки тают с каждым днем.

            А война между тем велась рублями, долларами и евро. Сидя на шезлонгах в уютных бунгало на морском берегу, политики играли в шахматы с олигархами, выставив на доску людей-фигурки. До конца доски доходили лишь некоторые пешки, надеющиеся стать ферзями, но им давался другой выбор: быть тысячным слоном или конем в армии, подчиняющейся королю.

А как же семьи, которые мужчины оставят на попечение государства? Или, честнее сказать, на произвол судьбы, потому как именно это скрывается за обнадеживающим официозом. Они получат все тот же соцпакет, укомплектованный безысходностью, страхом и неизвестностью. А отказаться-то нельзя. Ведь тогда вместо лживого акта доброты получишь ярлык труса и предателя. Но денег на покупку билетов на новую родину нет, да и не будет. Вот и приходится быть патриотом и соглашаться на предоставляемые соцпакеты.

 А настоящих патриотов, безответно любящих Родину, почти не осталось. Ведь войны ведутся не за страну, а за государство. И мало найдется сейчас добровольцев, готовых воевать. Это либо истинные патриоты, либо дураки, у которых розовые очки намертво приклеились к глазам.

Но есть и другие. Начнется война, и они, обвешанные ярлыками трусов и предателей, продадут все, заберут семью и купят билеты на новую Родину. В мир, где люди со стопроцентным зрением не нуждаются в розовых очках.

Однажды начнется война…

___________________________________________________________________

автор текста:  Валерия Ульянова

Jesus was born in Russia

Ну, что же, отработали сценарий на пять с плюсом.  Аплодирую стоя!

Старая добрая Кремлевская машина по промывке мозгов, скрепя и кряхтя, выдала очередной зубодробительный фарс. Иначе назвать это никак нельзя.  «План Путина» - по сравнению с этим, конечно, на мой личный взгляд, детский лепет.

Какие у нас проблемы?  Да вроде и нет их.

Кроме той, что общество настолько отупело, в большинстве своем, что вот-вот с пеной у рта ринется резать и пилить друг друга.

Все уходит на второй план… Явный саботаж Российской космической программы, причем никаким-то буржуйским шпионом, а нашими «непорочными» начальниками.  Кому какое дело!

Проблема незаконной эмиграции… Кому теперь до этого есть дело. Ничего страшного, один раз в году можно по требованью нелегалов в центре Москвы ходить босиком. Я уверен на 90 процентов, что последний день священного для мусульман праздника Ураза-байрам (автор нечего не имеет против Мусульманства, Христианства и других проявлений Духовной Терпимости) на улицах наших городов было такое количество нелегалов, что эмиграционная полиция выполнила бы план на 5 лет вперед, но кому какое дело.

Нищета, упадок промышленности, катастрофа вселенских масштабов в области медицины и образования…

«О боже! Да всем насрать!»

«Какие у нас проблемы? Да нет у нас их!»

Кроме этих иродов, что не веруют в Христианского Бога. Что читают книги, и ставят под сомнение святость Бородатых Мужиков в Бабских одеяниях.

Все эти лжеученые и псевдоинтеллектуалы – на костер их!

Простите меня, конечно, но иного в голову не приходит: «Люди вы дебилы?!»

Вы в своем уме вообще?!

Конечно, нам больше нечем заняться, кроме как создавать православные патрули, ссать кипятком в итернетах по поводу танцующих в храме девок. У нас нет других проблем.

Кроме как заставлять служителей закона гоняться за девкой в маске по территории Турецкого посольства.

………………………………………………………………………………………………….

Честное слово, я человек терпимый и рассудительный (мне так кажется), но тот маразм, что твориться в обществе, заставляет прийти к единственному выводу: мы все неизлечимо больны, и спасти нас не сможет даже «Толстый Боженька на велосипеде»…

Мне страшно не за себя или свое поколение, мы как-нибудь проживем. Мне страшно за наших потомков… Что мы им оставим? Какое наследие? Реалии таковы, что последние пару десятков лет некогда великая, не побоюсь этого слова, культурная громадина, я про Россию, на выходе выдает лишь грязь, мерзость и непросветную  тупость…

О нашем с вами веке судить будут не по делам наших отцов, а по нашим деяниям и мыслям. И пока картина ой какая нерадужная.

И еще, возвращаясь к заголовку этого очерка. Да, мы дожили до того временного парадокса, когда эта переиначенная фраза (в оригинале она не менее бредовая) может стать гимном истинного голозадого, абсолютно отупевшего патриота.

-О! да!  Мне кажется, в свете последних событий, символом олимпиады в Сочи 2014 года должен стать Иисус и Патриарх Кирилл- Иисус на лыжах! Гундяев в бобслейных санях! Иисус стреляет из ружья!..

Одним словом, ПРАВОСЛАВНАЯ ОЛИМПИАДА-2014.

PS: Автор не писал статью, и да же не думал о том, что бы оформить, как это модно,  в виде высокоинтеллектуального  высера. У Автора не было такой цели и, тем более, желания. Все это не более, чем мысли Автора на происходящие последнее время события. Скомканные и сумбурные… Иначе бы данное могло перейти в драматургическое произведение как минимум на десяти листах.

Автору, честно слово, плевать, что вы думаете и во что вы верите - это личное дело каждого. Но автору не наплевать на то, что многие из вас начинают лезть в чужую голову с своими жалкими доводами и умозаключениями.

Оставайтесь ЛЮДЬМИ!

Занавес.

_______________________________________________________________________

автор текста: Rey Jons

Конструктивная критика как отправная точка прогрессии

Конструктивная критика как отправная точка прогрессии.

           Концепция конструктива принимает в свой адрес только констурктивную критику. Потому что конструктор собирается подетально. Важна каждая деталь, независимо от ее расположения: сверху, посередине или в самом низу конструкции. Основные детали находятся внизу. Они базовые, устойчивые, надежные. Они – фундамент. А фундамент закладывается в первую очередь и на подготовленную для него «почву» для более устойчивого и надёжного состояния. Фундамент – это исток. Это начало, которое берет река, направляя свой ток. Все, что находится выше основания, приходит со временем. Это дополнительный материал. Его очень легко сдвинуть с места или снести, чтобы сверху положить новый, то есть обновить «старую кровлю», заделать дыры в полотне крыши. От того, насколько акууратно и грамотно, а, соответственно, с умом и толком, положена кровля, зависит долговечность всей конструкции. Поэтому очень важно защитить крышу от попадания на нее разрушительного действия предметов и, к примеру, нещадящих осадков. Содержимое фундамента – это самая середина конструкции, то есть ее центр. Центр защищен сверху – крышей, а снизу – фундаментом (основанием). Если первое и второе достаточно крепки – центр останется невредимым и непоколебимым. Любое тотальное разрушение констуркции начинается с ее центра, так как, разрушив центр, - разрушается вся констуркция в целом. Поэтому, зная это, центр должен быть максимально устойчивым к всяческого рода повреждениям. Как раз-таки, более опасными являются мелкие, казалось бы на первый взгляд, разрушения, которые, возможно, даже с первого раза не повлекут за собой каких-либо видимых изменений внешнего вида строения. Но, будучи нанесёнными повторно, такие повреждения могут принести значительный ущерб. Именно поэтому они кажутся такими безобидными и незначительными на первый взгляд.

           Строительство нужно доверять очень ответственным и грамотным рабочим, которые смогут не только отстроить конструкцию, собрать ее, но и стратегически и максимально функционально разработают каждую из трех основных частей, задействуя при этом по-максимуму качественные, проверенные временем и опытом, изделия, то есть материалы. Экономия в таких случаях не всегда является уместной и разумной, так как, съэкономив, например, на материалах для кровли, можно заведомо подвергнуть опасности всю констуркцию. Рабочие на объекте должны быть очень опытными и разумными людьми, знающими свое дело на 200%. Дополнительной защитой для констуркции может служить ограждение (внешнее), к примеру, забор. Чем выше и прочнее забор, тем меньше вероятность, что посягнувшая с переферии, угроза, может как-либо повлиять на общее состояние безопасности строения. Ну, а если уж за забором сидит злой охранный пес, агрессивно настроенный к чужакам, то волнений и переживаний о незаконном вторжении на территорию объекта будет гораздо меньше. Не тоит так же забывать о предметах внешнего и внутреннего наблюдения за общим состоянием констуркции (камеры наружного и внутреннего видения), которые не видны наблюдателям, но, которые очень четко фиксируют все подозрительные передвижения на территории периметра, внутри и за его пределами. Безопасность вашего строения зависит от многих факторов, о которых хороший и разумный хозяин должен позаботиться заблаговременно, когда решит возвести стены своей «крепости» кирпич за кирпичом выше к небу, определившись, конечно же, в первую очередь, с содержанием своего здания, с его центром.

Центр – это середина окружности. Точка, из которой в разные стороны берет начало движение векторов (к примеру, у и х). Если есть определенный четкий центр – есть и движение, есть ток (т.е. течение или электрический заряд). Иными словами есть некоторое скопление энергии. Чем точнее определен центр, чем он четчте, тем больше концентрация энергии в данном центре, соответственно, тем больше скорость движения векторов и тем сильнее ускорение, то есть тем с большей силой происходит «отталкивание» векторов от центра. Ну, и, корнечно же, чем выше все перечисленные показатели, тем меньше временной промежуток пути из пункта А в пункт В (или, как в компьютерной игре, переход с уровня 1 на уровень 2 и так далее). Начало движения из центра, первый шаг напрямую зависит от критики, а критика возникает вследствие неудовлетворения тех или иных поставленных задач, норм, правил «построения и возведения». В свою очередь, критика - и есть отправная точка прогрессии, отправная точка роста и развития, отправная точка стремительного пути наверх.

____________________________________________________________________

автор текста: iO

Милое личико

Посвящается тем,

кто сам узнает себя в этих строках.

Я знаю, что многие считают мой стиль негативным и злым. Отнюдь, я всего лишь циничен.

Суета будней закружила меня, отправив в одну из типично русских бюрократических инстанций, где посетители усталы, а чиновники лениво величественны. Мой портфель был полон бумажонок, имеющих своей целью доказать факт сродни тому, что  сумма двух двоек дает четверку, но было одно «но» - пока на них не стоял размашистый росчерк со штампом, годны они были лишь на то же, для чего люди обычно используют вчерашние газеты. И все это несмотря на недели, потраченные на прорыв сквозь лабиринты рабочих часов госаппарата.

Ничто не предвещало проблесков света в темном царстве очередей, пока меня не привлек смех, лившийся так же мелодично и звонко, как щебет едва прилетевших с зимовки птиц весной.

Я оглянулся на звук, и моему взору предстала изящная нимфа. Она была высока, стройна и тонка. Точеный стан венчали острые плечи, красивая молодая грудь как бы украдкой подымалась при каждом вздохе. Длинные ноги подчеркивал острый каблук и такие узкие джинсы, что было сомнительно, что она могла одеть их без чьей-либо помощи. Но все это меркло и выглядело нереальным, стоило только взглянуть на ее тонкое, милое личико.

Бледность и синяки под глазами классик назвал бы аристократическими, высокий лоб и умные глаза выдавали незаурядный интеллект, а чувственный приоткрытый рот с жемчужинками зубов давал фантазии воспарить.

Одета она была очень просто, но с изяществом и вкусом. Весь ее вид говорил об огненном, жгучем желании жить, причем жить достойно, если можно так сказать, красиво.

Мужчины и женщины смотрели на нее, подчас плохо скрывая первые - восхищение, вторые - зависть.

Я, как обычно, был одет в светлый с иголочки пиджак, поло и голубые джинсы, потертые по последней моде, на ногах моих летали невесомые туфли из тончайшей замши. Я был гладко выбрит, а трезвая жизнь и ежедневные занятия спортом делали мой вид очень здоровым.

Она взглянула на меня, и, спустя секунду, которая показалась вечностью, меня ударило током. Я глядел в ее глаза, глядевшие со скромным призывом, но все, что в них было - это арктическая расчетливая вьюга. Меня оценивали не сердцем, а умом. Я отвел взгляд.

Меня вызвали в одно из окон, на пути к которому я прошел мимо нее. И вот опять я ощутил удар молотом - холодный взгляд, полный интереса и вызова. Я вдохнул приторно сладкий аромат ее духов, на секунду родивший во мне какое-то смутное, неясное воспоминание.

***

Спустя много часов, живое и мерзкое воспоминание возникло перед моими глазами. Такой же сладкий, едва переносимый приторный запах я вдохнул, когда вошел в солдатский продуктовый склад, куда сквозь в маленькую щель в полу пробралась целая свора крыс.

_________________________________________________________________

автор текста: Александр Шамин

Восстание масс. НАУЧНЫЙ ПОДХОД

Разрыв между уровнем современных проблем и уровнем мышления будет расти, если не отыщется выход, и в этом главная трагедия цивилизации. Благодаря верности и плодотворности своих основ она плодоносит с быстротой и легкостью, уже недоступной человеческому восприятию. Не думаю, что когда-либо происходило подобное. Все цивилизации погибали от несовершенства своих основ. Европейской грозит обратное. В Риме и Греции потерпели крах устои, но не сам человек, Римскую империю доконала техническая слабость. Когда население ее разрослось и спешно пришлось решать неотложные хозяйственные задачи, решить которые могла лишь техника, античный мир двинулся вспять, стал вырождаться и зачах. 

На сегодня крах терпит сам человек, уже неспособный поспевать за своей цивилизацией. Оторопь берет, когда люди вполне культурные и даже весьма — трактуют злободневную тему. Словно заскорузлые крестьянские пальцы вылавливают со стола иголку. К политическим и социальным вопросам они приступают с таким набором допотопных понятий, какой годился в дело двести лет назад для смягчения трудностей в двести раз легче. 

Растущая цивилизация — не что иное, как жгучая проблема. Чем больше достижений, тем в большей они опасности. Чем лучше жизнь, тем она сложнее. Разумеется, с усложнением самих проблем усложняются и средства для их разрешения. Но каждое новое поколение должно овладеть ими во всей полноте. И среди них, переходя к делу, выделю самое азбучное: чем цивилизация старше, тегм больше прошлого за ее спиной и тем она опытнее. Словом, речь идет об истории. Историческое знание — первейшее средство сохранения и продления стареющей цивилизации, и не потому, что дает рецепты ввиду новых жизненных осложнений, — жизнь не повторяется, — но потому, что не дает перепевать наивные ошибки прошлого. Однако, если вы помимо того, что состарились и впали в тяготы, ко всему еще утратили память, ваш опыт, да и все на свете вам уже не впрок Я думаю, что именно это и случилось с Европой Сейчас самые «культурные» слои поражают историческим невежеством. Ручаюсь, что сегодня ведущие люди Европы смыслят в истории куда меньше, чем европеец XVIII и даже XVII века. Историческое знание тогдашней верхушки — властителей sensu lato — открыло дорогу сказочным достижениям XIX века. Их политика — речь о XVIII веке — вершилась во избежание всех политических ошибок прошлого, строилась с учетом этих ошибок и обобщала самый долгий опыт из возможных Но уже XIX век начал утрачивать «историческую культуру», хотя специалисты при этом и продвинули далеко вперед историческую науку [1]. Этому небрежению он обязан своими характерными ошибками» которые сказались и на нае. В последней его трети обозначился — пока еще скрытно и подпочвенно — отход назад, откат к варварству, другими словами, к той скудоумной простоте, которая не знала прошлого или забыла его. 

Оттого-то и большевизм и фашизм, две политические «новинки», возникшие в Европе и по соседству с ней, отчетливо представляют собой движение вспять. И не столько по смУслу своих учений — в любой доктрине есть доля истины, да и в чем только нет хотя бы малой ее крупицы, — сколько по тому, как допотопно, антиисторически используют они свою долю истины Типично массовые движения, возглавленные, как и следовало ждать, недалекими людьми старого образца, с короткой памятью и нехваткой исторического чутья, они с самого начала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми.

Я не обсуждаю вопроса, становиться или не становиться коммунистом. И не оспариваю символ веры. Непостижимо и анахронично то, что коммунист 1917 года решается на революцию, которая внешне повторяет все прежние, не исправив ни единой ошибки, ни единого их изъяна. Поэтому происшедшее а России исторически невыразительно и не знаменует собой начало новой жизни- Напротив, это монотонный перепев общих мест любой революции; Общих настолько, что нет ни единого изречения, рожденного опытом революций, которое применительно к русской не подтвердилось бы самым печальным образом. «Революция пожирает собственных детей», «Революция начинается умеренными, совершается непримиримыми, завершается реставрацией» и т.д. и т.п. К этим затасканным истинам «можно бы добавить еще несколько не столь явных, но вполне доказуемых, например такую: революция длится не дольше пятнадцати лет — активной жизни одного поколения [2]. 

Кто действительно хочет создать новую социально-политическую явь, тот прежде всего должен позаботиться, чтобы в обновленном мире утратили силу жалкие стереотипы исторического опыта. Лично я приберег бы титул «гениального» для такого политика, с первых же шагов которого спятили все профессора истории, видя, как их научные «законы» разом стареют, рушатся и рассыпаются прахом. 

Почти все это, лишь поменяв плюс на минус, можно адресовать и фашизму. Обе попытки — не на высоте своего времени, потому что превзойти прошлое можно только при одном неумолимом условии: надо его целиком, как пространство в перспективу, вместить в себя. С прошлым не сходятся врукопашную. Новое побеждает, лишь поглотив его. А подавившись, гибнет. 

Обе попытки — это ложные зори, у которых не будет завтрашнего утра, а лишь давно прожитый день, уже виденный однажды, и не только однажды. Это анахронизмы. И так обстоит со всеми, кто в простоте душевной точит зубы на ту или иную порцию прошлого, вместо того чтобы приступить к ее перевариванию. 

Безусловно, надо преодолеть либерализм XIX века. Но такое не по зубам тому, кто, подобно фашистам, объявляет себя антилибералом. Ведь быть нелибералом либо антилибералом — значит занимать ту позицию, что была до наступления либерализма. И раз он наступил, то, победив однажды, будет побеждать и впредь, а если погибнет, то лишь вкупе с антилиберализмом и со всей Европой. Хронология жизни неумолима. Либерализм в ее таблице наследует антилиберализму, или, другими словами, настолько жизненнее последнего, насколько пушка гибельнее копья. 
______________________________________________________________________

[1] В этом уже проступает та разница между научным уровнем эпохи и ее культурным уровнем, с которой мы еще столкнемся вплотную 
[2] Срок деятельности одного поколения — около тридцати лет. Но срок этот делится на два разных и приблизительно равных периода: в течение первого новое поколение распространяет свои идеи, склонности и вкусы, которые в конце концов утверждаются прочно и в течение всего второго периода господствуют. Тем временем поколение, выросшее под их господством, уже несет свои идеи, склонности и вкусы, постепенно пропитывая ими общественную атмосферу. И если господствуют крайние взгляды и предыдущее поколение по своему складу революционно, то новое будет тяготеть к обратному, тек реставрации Разумеется, реставрация не означает простого «возврата к старому» и никогда им не бывает.
_______________________________________________________________________

Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры М, 1991. С. 309-333

Друг детства

Наша дружба - это шутка длиною в жизнь. В мою короткую двадцатилетнюю жизнь. Звонки каждые полгода, искренние улыбки перерастают в натянутые оскалы и оголенные клыки. Условие наших игр - кто кому больнее. Не важно: словом или поступком, звонком, сообщением или постом в социальной сети. Методичное расчленение наших душ, но ты говоришь, что я бездушна, объясняя подобное утверждение цветом моих волос. (Жила бы я в эпоху инквизиции, меня бы сожгли за это, как и за зеленый цвет глаз).  

Наверное, у меня нет такого тонкого юмора, как у тебя, чтобы понять, что все это very good joke. Кто-то просто посмеялся над нами, и, по-хорошему, мы не должны были оказаться в одном детском саду, в одной школе - тогда бы наши родители никогда не узнали друг друга, а я не лицезрела бы твой самодовольный взгляд как минимум раз в год. С другой стороны, нельзя быть столь эгоистичной: моя мама не нашла бы столь чудную женщину, как твоя мама, и не было бы в ее окружении ни одной подруги, не предавшей ее.

Друг детства. Что ты вкладываешь в это понятие? В эти два слившихся воедино слова? Здесь не пахнет больше детством, а дружбой - тем более. Здесь пованивает расчлененкой и какими-то извращениями. Скажи еще, что ты не чувствуешь, как ты ковыряешься в моем сердце своими пальцами, скажи, что не слышишь, как я, прикусив губу, сдерживаю крик и тихонько скулю. Друг - это тот, кто будет стараться как можно реже проявлять свои садистские наклонности по отношению к близкому человеку, даже если таковые есть. Так какой ты после этого друг? Так, пустой звук, слово, что выкрикнуто и снесено потоком ветра, будто камень на дне океана водным потоком.

И если это все игра, я просто развернусь и выйду, потому что я глотаю это все, как какие-то пилюли. Нет, не глотаю, меня ими пичкает жизнь, а я устала. Устала мериться силой, которой у меня давно уже нет. Тем более с теми, кого природа наградила ей еще при рождении.

Самое страшное в жизни - это ожидание. Не важно, чего: звонка, сообщения, голоса, встречи или совместного кофе. При наборе этих строк я замечаю краешком глаза тонкий серебряный браслет на правой руке и сжатую в кулак левую руку с простым кольцом-ласточкой. Ногти впиваются в ладони от напряжения, и каждая секунда этого ожидания превращается в час, сутки, неделю и год. Кажется, что за это время я седею полностью... Белый иней ползет от корней волос до кончиков, и время начинает останавливаться, тянуться, словно жевательная резинка, которую я монотонно жую. Все становятся нереальными и какими-то ватно-пленочными, словно разноцветные тени. Они перемещаются из одного конца города в другой, проходят мимо тебя, сидят напротив в метро и молчат. Молчат всегда.

Одна неверно брошенная фраза, и у меня появляются силы. Силы сжимать зубы и идти дальше, потому что мне обидно, мне больно. Мое сопротивление соотносится с твоим давлением, как один к одному: ты говоришь - я делаю, ты молчишь - и говорю я, но ты никогда ничего не делаешь. Эдакий маленький змееныш, что шипит, но клычки не доросли. И если бы ты не был так близок и дорог, вряд ли эти пять слов превратились бы в лезвие, полосующее мое открытое сердце при каждом воспоминании о них.

Что ж, значит, так надо. Значит, Game over, детка, еще не скоро.

________________________________________________________

автор текста: Ксения Время

Интеллигенция как ведущий слой в духовном производстве. НАУЧНЫЙ ПОДХОД

Как и другие компоненты социальной жизнедеятельности — хозяйство, политика, социальные отношения, — культура охватывает или затрагивает так или иначе все общество, все группы и всех индивидов. Однако структура деятельности населения в культурном плане не совпадает с социальной или политической, подчиняясь собственным принципам. Конечно, социально-классовое деление общества формирует и «две культуры», находящиеся между собой в сложном взаимодействии, в котором диффузия сочетается с размежеванием и противостоянием. 

Романтическое или гривуазное искусство могло часто прибегать к сюжетам «прекрасной пастушки», «барышни-крестьянки» или «Золушки», но условием поддержания культурного порядка было устойчивое классовое распределение культурных норм. 

Однако культура всегда была слишком ответственным, сложным и общезначимым делом, требующим усилий особых социальных групп, связанных со специфической сферой деятельности. Поэтому уже на ранних этапах истории выделяются специалисты — шаманы, гадатели, предсказатели, жрецы, вожди, которые могли накапливать мудрость и сосредоточивать в себе недоступные остальным членам коллектива духовную силу, опыт, знания. 

На более продвинутом уровне, в усложнившихся условиях существование культуры поддерживается деятельностью интеллигенции. В синонимическом ряду этого термина можно встретить слова «книжники», «мудрецы», «учителя», «специалисты» и т.д. В течение долгого времени во всех обществах поддержание культуры совпадало с религиозными функциями, осуществлявшимися духовенством как высшей интеллигенцией. По мере усложнения духовной деятельности появляется и светская культура, поддерживаемая собственно интеллигенцией. Как мы увидим в последующих главах, характер интеллигенции во многом отличается в зависимости от социокультурного типа данного общества, роли государства и степени самостоятельности светской культуры. Тем не менее в ее деятельности можно выделить то общее, что в той или иной степени присутствует в каждом развитом обществе. Именно интеллигенция осуществляет основные функции по обеспечению духовного производства, включая творческое создание новых идей, образов, норм, знаний, которые становятся затем достоянием общества. Такое «разделение труда» одновременно означает и «распределение собственности». В силу своей профессионализации интеллигенция, поддерживая духовную жизнь, осуществляет своего рода монополию на культурное достояние, хотя материальное воплощение этого достояния большей частью оказывается в руках властных или богатых. 

Эта роль интеллигенции настолько велика, что самый авторитарный режим обнаруживает, что не может обойтись «своим умом» и вынужден вводить интеллигенцию в свой состав в качестве специалистов по различным сферам жизни общества, допускать определенное распределение функций, подчиняя и приспосабливая духовную сферу к своим задачам, хотя бы ценой резкого ограничения этой сферы и деформации ее подлинных общественных функций. 

Следует выделить три основные функции интеллигенции, в соответствии с которыми ее можно разделить на три группы: 

1. Хранение и трансляция, упорядочивание и распространение культурных ресурсов, удержание норм и ценностей, исторической памяти. Без обеспечения такой функции невозможно ни сохранение общества, ни его адаптация к изменяющимся условиям. Именно она ложится на плечи самой многочисленной группы интеллигенции — учителей, библиотечных и музейных работников, редакторов, реставраторов, работников системы просвещения, программистов и т.д Их роль в общем процессе культурной жизни может быть обыденной и почти безымянной, но именно благодаря их постоянной работе общество обеспечивается культурой. 

2. Инновация как творческий процесс выработки новых идей, образов, моделей действий, политических и социальных программ. Отличительная особенность носителей этого типа функций — высокая степень индивидуализации, так как инновации большей частью являются результатом творческих усилий отдельных личностей или малых групп коллективов. Поэтому за инновацией обычно закрепляется собственное имя автора или группы. Такое творчество неизбежно протекает через разрыв с безусловными запретами и представлениями, нарушение принятых представлений, норм и правил. Но такой процесс нередко сопровождается не только мысленным экспериментированием над общественными конструкциями и доктринами, но и экзистенциальным экспериментом над собой и своей судьбой. Поэтому судьба изобретателей и новаторов далеко не всегда благополучна, — в отличие от хранителей, которые могут рассчитывать на более спокойную, хотя часто малозаметную жизнь. Однако именно по степени способности общества к принятию нового следует оценивать его развитость Новаторская духовная деятельность — процесс мало управляемый, во многом зависящий от субъективных личностных факторов и от духовной атмосферы в обществе, степени динамичности его культуры и от восприимчивости общества к инновациям. Поэтому всякое развитое общество поддерживает те специфические институты — фонды, центры, академии, в которых создается благоприятная среда для вызревания творческих открытий и изобретений. Важной функцией этих центров является не только материальная поддержка творчества, которая зачастую бывает недостаточной, но и признание со стороны коллег (соратников и соперников), распределение авторитета, что в какой-то степени компенсирует все остальное. Произвольное вмешательство и подавление таких внутренних механизмов самооценки может привести к ослаблению творческой атмосферы, снижению духовного потенциала. 

3. Однако между творческой элитой и обществом существует неизбежный разрыв, дистанция, преодоление которой необходимо для признания нового открытия, акта духовного творчества. Для того чтобы результаты инновации были переданы для общего пользования, они должны быть санкционированы, одобрены и интерпретированы другой группой, осуществляющей критику, т. е. анализ и отбор наиболее важного и достойного. Критика должна соотнести новое с имеющимся духовным наследием, согласовать со сложившейся духовной жизнью, с признанными ценностями и представлениями, с музеем, университетом и школой. Критика по самой сути апеллирует к авторитетам, образцам, именам, вкусам, признаваемым в данной профессиональной среде и различных сферах общественной жизни. Именно критика «возводит пантеон» классиков прошлого и настоящего, без которых невозможно отделить высокое от заурядного, оригинальное произведение от эпигонских или тривиальных работ. Вместе с тем популяризаторская работа призвана растолковать «высокоумные» и сложные произведения и открытия, донести их до массового читателя, публики, до широких слоев населения.
_____________________________________________________________________________

Ерасов Б.С. Социальная культурология. - М.:Аспект-Пресс, 2000.- 304-331