Десятиминутная драма. Евгений ЗАМЯТИН

Евгений ЗАМЯТИН

Десятиминутная драма

Трамвай No 4, с двумя желтыми глазами, несся сквозь холод, ветер, тьму вдоль замерзшей Невы. Внутри вагона было светло. Две розовые комсомолки спорили о Троцком. Дама контрабандой везла в корзинке щенка. Кондуктор тихо беседовал с бывшим старичком о Боге. Кроме автора, никто из присутствующих не подозревал, что сейчас они станут действующими лицами в моем рассказе, с волнением ожидающими развязки десятиминутной трамвайной драмы.

             Действие открылось возгласом кондуктора:

              -- Благовещенская площадь, -- по-новому площадь Труда!

Этот возглас был прологом к драме, в нем уже были налицо необходимые данные для трагического конфликта: с одной стороны -- труд, с другой стороны -- нетрудовой элемент в виде архангела Гавриила, явившегося деве Марии.

Кондуктор открыл дверь, и в вагон вошел очаровательный молодой человек с нумером московских "Известий" в руках. Молодой человек сел напротив меня, старательно подтянул на коленях нежнейшие гриперлевые брюки и поправил на носу очки.

Очки, разумеется, были круглые, американские, с двумя оглоблями, заложенными за уши. В этой упряжи одни, как известно, становятся похожими на доктора Фауста, другие -- на беговых жеребцов. Молодой человек принадлежал к последней категории. Он нетерпеливо бил в пол лакированным копытом ботинка; ему надо вовремя, точно попасть на Васильевский остров к полудеве Марии, а кондуктор все еще задерживал на остановке вагон и не давал звонка. Впрочем, кондуктора нельзя винить: не мог же он отправить вагон, пока там не появится второй элемент, необходимый для драматического конфликта.

И наконец он появился. Он вошел, утвердил на полу свои огромные валеные сапоги и крепко ухватился за вагонный ремень. Ни для кого, кроме него, не ощутимое землетрясение колыхало под его ногами, он покачивался. Покачиваясь, плыл перед ним чудесный мир: две розовые комсомолки, замечательный щенок...

-- Тютька, тютька... Тютёчек ты мой!

Он нагнулся -- погладить щенка, но невидимое землетрясение подкосило его, и он плюхнулся на скамью рядом со мной, как раз напротив лакированного молодого человека.

-- Н-ну... Н-ну, и выпил... Ну, и что ж? -- сказал он. -- Им-мею полное право, да! Потому -- вот они мозоли, вот, глядите!

Он продемонстрировал трамвайной аудитории свои ладони и тем избавил меня от необходимости объяснить его социальное происхождение: оно и так очевидно. И, очевидно, не случайно, волею судьбы и моей, они были посажены друг против друга: мой сосед в валенках и лакированный человек.

Очки у молодого человека блестели. И блестели зубы у моего соседа -- белые, красивые -- от ржаного хлеба, от мороза, от широкой улыбки. Покачиваясь, он путешествовал улыбкой по лицам, он проплыл мимо розовых комсомолок, кондуктора, дамы со щенком -- и остановился, привлеченный блеском американских очков. Молодой человек почувствовал на себе взгляд, он беспокойно зашевелился в оглоблях очков. Белые зубы моего соседа улыбались все шире, шире -- и наконец в полном восторге, он воскликнул:

-- О! Ну, до чего хорош! Штаны-то, штаны-то какие... красота! А очки... Очки-то, глядите, братцы мои! Ну, и хорош! Милый ты мой!

Комсомолки фыркнули. Молодой человек покраснел, рванулся в своей упряжи, но сейчас же вспомнил, что ему, архангелу с Благовещенской площади, не подобает связываться с каким-то пьяным мастеровым. Он затаил дыхание и нагнул оглобли своих очков над газетой.

Мастеровой, не отрываясь, глядел в его очки. Вселенная, покачиваясь, плыла перед ним. Земля в нем совершила полный оборот в течение секунды, солнце заходило -- и вот оно уже зашло, белые зубы потемнели. На лице была ночь.

-- А и бить же мы вас, сукиных детей, будем... эх! -- вдруг сказал он, вставая. -- Ты кто, а? Ты член капитала, вот ты кто, да! Будто газету читаешь, будто я тебе не шущест-вую! А вот как возьму, трахну тебе по очкам, так узнаешь, которые шуществуют!

Газета на коленях у прекрасного молодого человека трепетала. Он понял, что его василеостровское счастье погибло: в синяках, окровавленному -- нельзя же ему будет предстать перед своей Марией. Двадцать пар глаз, ни на секунду не отрываясь, следили за развитием приближающейся к развязке драмы.

Мастеровой подошел к молодому человеку, вынул руку из кармана...

Здесь, по законам драматургии, нужна была пауза -- чтобы нервы у зрителей натянулись, как струна. Эту паузу заполнил кондуктор: он торопился к месту действия, чтобы выполнить свой долг христианина и главы пассажиров. Он схватил мастерового за рукав:

-- Гражданин, гражданин! Полегче! Тут не полагается!

-- Ты... ты лучше не лезь! Не лезь, говорю! -- угрожающе буркнул мастеровой.

Кондуктор поспешно отступил к дверям и замер. Трамвай остановился.

-- Большой проспект... ныне проспект Пролетарской Победы! -- пробормотал кондуктор, робко открывая дверь.

             -- Большой Проспект? Мне тут слезать надо. Ну, не-ет, я еще не слезу! Я останусь!

Мастеровой нагнулся к американским очкам. Было ясно, что он не уйдет, пока драма не разрешится какой-нибудь катастрофой.

Слышно было взволнованное, частое дыхание комсомолок. Дама, обняв корзину с щенком, прижалась в угол. "Известия" трепетали на гриперлевых брюках.

-- Ну-ка! Ты! Подними-ка личико! -- сказал мастеровой. Прекрасный молодой человек растерянно, покорно поднял запряженное в очки лицо, глаза его под стеклами замигали. Трамвай все еще стоял. У окаменевшего кондуктора не было силы протянуть руку к звонку. Мастеровой шаркнул огромными валенками и поднял руку над "членом капитала".

-- Ну, -- сказал он, -- я слезу и, может, никогда тебя больше не увижу. А на прощанье -- я тебя сейчас...

   Кондуктор, затаив дыхание и предчувствуя развязку, протянул руку к звонку.

-- Стой! Не смей! -- крикнул мастеровой. -- Дай кончить! Кондуктор снова окаменел. Мастеровой покачался секунду, как будто прицеливаясь, -- и закончил фразу:

-- На прощанье... Красавчик ты мой -- дай я тебя поцелую!

Он облапил растерянного молодого человека, чмокнул его в губы -- и вышел.

Секундная пауза -- потом взрыв: трамвайная аудитория надрывалась от хохота, трамвай грохотал по рельсам все дальше -- сквозь ветер, тьму, вдоль замерзшей Невы.

Ожидание

Ты помнишь? Ты помнишь, как мы стояли на перроне в ожидании обратного поезда и,  мысленно прощаясь с любимым городом,  твердили: «Мы скоро вернемся. Не скучай»? Словно извиняясь перед ним за предстоящую разлуку. Как мы ждали твоего вечно опаздывающего брата, чтобы передать ключи от квартиры, а душа разрывалась от тоски? От того, что мы не можем просто взять и  остаться. В спешном прощании мы покинули этот город и направились в сторону дома.

Ты помнишь?... Ты помнишь, как каждая из нас, ступив на землю, почувствовала, что этот родной город в миг стал убого серым, тесным и совершенно нежилым? Он стал чужим. В тот самый момент не осталось и тени сомнения по поводу недавнего разговора о переезде. Это была мечта. Влюбленность, которая охватила нас в разное время с разной силой, но к одному  географическому месту. Именно эта любовь нас сроднила, сделала сестрами. Невыносимым в этой ситуации виделся предстоящий год. Год ожидания. Казалось, что он будет тянуться целую вечность, прежде чем мы получим долгожданные  дипломы, и последнюю держащую ниточку можно будет с легкостью разорвать. Все осталось неизменным: институт, друзья, работа, но вдруг приобрело некий оттенок завершения. Когда любое новое действие: встреча и знакомство- изначально несет характер кратковременный. На все был один ответ: «Мы уезжаем». Всеми небесными силами я старалась ускорить течение времени, чтобы быть хоть чуточку ближе к той новой, желанной, яркой, интересной жизни. И я нашла ее совсем близко, по ту сторону монитора, в общении с твоим братом, к тому времени перебравшимся на учебу в Америку…

Ты помнишь? Ты помнишь, как все начиналось?! Это был спор… Спор на мою очередную покоренную «галочку»,  в привычном списке моего женского очарования. Ты изначально была против - то ли из-за родственных соображений, то ли из искренней дружеской любви ко мне. И, трезво оценив равные  силы «соперников», лишь махнула рукой. Или,  поддавшись моему детскому капризу,   позволила насытить  мне свою жизнь новой игрой. Именно в этот период, когда все окружающее казалось не иначе,  как грязными декорациями,  там была другая жизнь – Калифорния, интригующая своей теплотой и ярким солнцем. И я «жила» там, вместе с ним, вынужденно возвращаясь в горькую реальность, глядя за окно на серый,холодный, промозглый рабочий металлургический городишко. Каждый пройденный день гордо приобретал статус «отжитого». Приходила домой, пялилась в монитор и вновь с удовольствием погружалась в чужую красочную жизнь, «питаясь» этой атмосферой. В определенный момент она заняла доминирующее положение. Во мне приобрел постоянную прописку дух противоречий. Я отказывалась воспринимать реальность такой, какая она есть, парируя тем, что есть жизнь «иная», не давая себе отчет в том, что она «не моя». К тому моменту я настолько ее на себя примерила, что была готова кого угодно уверить в том, что она настоящая.

Ты помнишь? Ты помнишь, как мы часами могли сидеть в кофейне, гордо именуемой «нашей», удобно расположившись на  уютном зеленом диванчике? Пили кофе из больших кружек, говорили об «иной» жизни, мечтали… Америка поглотила меня полностью. Ты видела, как я с блеском в глазах, с восхищением говорила о нем, о его  жизни. Щебетала, как маленький ребенок, рассказывающий маме новости насыщенного дня в школе. Почему? Почему ты ни разу не попыталась остановить яркий поток моих безумных речей?! Хотя, наверное,  пыталась, только я не слышала тебя. Боялась услышать. Как будто все силы уходили на то, чтобы мысленно перемещаться из одной точки земного шара в другую.

Ты помнишь? Ты помнишь, когда я упустила этот момент и мой идеальный мир рухнул? Когда в душе поселилась ужасная пустота, которую кроме работы нечем было заполнить? Я ждала этого, но все равно осталась неподготовленной. Он вернулся в Россию, и в одно мгновение мой виртуальный мир рухнул. Такой искусно созданный, идеальный, он просто перестал существовать. Каждую ночь я засыпала с единственной мыслью, что я безумно скучаю. Нет, не по «иному» миру, а по его создателю… 

Ты помнишь?...Ты помнишь, это был спор, родившийся из моего эгоизма, детской наивности и скуки? Но впервые за многие годы я позволила себе быть слабой и проиграть. Проиграть достойно. Теперь я однозначно знаю,  каким он должен быть, мой идеально спроектированный мир…

________________________________________

автор текста: Arhitektrissa

Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту. Владимир ОДОЕВСКИЙ

Владимир ОДОЕВСКИЙ

Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту

«Как, сударыня! вы уже хотите оставить нас? С позволения вашего по-провожду вас». — «Нет, не хочу, чтоб так учтивый господин потрудился для меня». — «Изволите шутить, сударыня».

Manuel pour la conversation par madame de Genlis

                                                            

Однажды в Петербурге было солнце; по Невскому проспекту шла целая толпа девушек; их было одиннадцать, ни больше, ни меньше, и одна другой лучше; да три маменьки, про которых, к несчастию, нельзя было сказать того же. Хорошенькие головки вертелись, ножки топали о гладкий гранит, но им всем было очень скучно: они уж давно друг друга пересмотрели, давно друг с другом обо всем переговорили, давно друг друга пересмеяли и смертельно друг другу надоели; но все-таки держались рука за руку и, не отставая друг от дружки, шли монастырь монастырем; таков уже у нас обычай: девушка умрет со скуки, а не даст своей руки мужчине, если он не имеет счастия быть ей братом, дядюшкой или еще более завидного счастия — восьмидесяти лет от роду; ибо «что скажут маменьки?». Уж эти мне маменьки! когда-нибудь доберусь я до них! я выведу на свежую воду их старинные проказы! я разберу их устав благочиния, я докажу им, что он не природой написан, не умом скреплен! Мешаются не в свое дело, а наши девушки скучают-скучают, вянут-вянут, пока не сделаются сами похожи на маменек, а маменькам то и по сердцу! Погодите! Я вас!

Как бы то ни было, а наша толпа летела по проспекту и часто набегала на прохожих, которые останавливались, чтобы посмотреть на красавиц; но подходить к ним никто не подходил — да и как подойти? Спереди маменька, сзади маменька, в середине маменька — страшно!

Вот на Невском проспекте новоприезжий искусник выставил блестящую вывеску! Сквозь окошки светятся парообразные дымки;* сыплются радужные цветы, золотистый атлас льется водопадом по бархату, и хорошенькие куколки, в пух разряженные, под хрустальными колпаками, казалось, кивают головою. Вдруг наша первая пара остановилась, поворотилась — и прыг на чугунные ступеньки; за ней другая, потом третья, и, наконец, вся лавка наполнилась красавицами. Долго они разбирали, любовались — да и было чем: хозяин такой быстрый, с синими очками, в модном фраке, с большими бакенбардами, затянут, перетянут, чуть не ломается; он и говорит и продает, хвалит и бранит, и деньги берет и отмеривает; беспрестанно он расстилает и расставляет перед моими красавицами то газы из паутины с насыпью бабочкиных крылышек, то часы, которые укладывались на булавочной головке, то лорнет из мушиных глаз, в который в одно мгновение можно было видеть все, что кругом делается, то блонду,* которая таяла от прикосновения; то башмаки, сделанные из стрекозиной лапки, то перья, сплетенные из пчелиной шерстки, то — увы — румяна, которые от духу налетали на щечку. Наши красавицы целый бы век остались в этой лавке, если бы не маменьки! Маменьки догадались, махнули чепчиками, поворотили налево кругом и, вышедши на ступеньки, благоразумно принялися считать, чтобы увериться, все ли красавицы выйдут из лавки; но, по несчастию (говорят, ворона умеет считать только до четырех), наши маменьки умели считать только до десяти: не мудрено же, что они обочлись и отправились домой с десятью девушками, наблюдая прежний порядок и благочиние, а одиннадцатую позабыли в магазине.

Едва толпа удалилась, как заморский басурманин тотчас дверь на запор и к красавице; все с нее долой: и шляпку, и башмачки, и чулочки, оставил только, окаянный, юбку да кофточку; схватил несчастную за косу, поставил на полку и покрыл хрустальным колпаком.

Сам же за перочинный ножичек, шляпку в руки — и с чрезвычайным проворством ну с нее срезывать пыль, налетевшую с мостовой; резал, резал, и у него в руках очутились две шляпки, из которых одна чуть было не взлетела на воздух, когда он надел ее на столбик; потом он так же осторожно срезал тисненые цветы на материи, из которой была сделана шляпка, и у него сделалась еще шляпка; потом еще раз — и вышла четвертая шляпка, на которой был только оттиск от цветов, потом еще — и вышла пятая шляпка простенькая; потом еще, еще — и всего набралось у него двенадцать шляпок; то же, окаянный, сделал и с платьицем, и с шалью, и с башмачками, и с чулочками, и вышло у него каждой вещи по дюжине, которые он бережно уклал в картон с иностранными клеймами… и все это, уверяю вас, он сделал в несколько минут.

— Не плачь, красавица, — приговаривал он изломанным русским языком, — не плачь! тебе же годится на приданое!

Когда он окончил свою работу, тогда прибавил:

— Теперь и твоя очередь, красавица!

С сими словами он махнул рукою, топнул; на всех часах пробило тринадцать часов,* все колокольчики зазвенели, все органы заиграли, все куклы запрыгали, и из банки с пудрой выскочила безмозглая французская голова; из банки с табаком чуткий немецкий нос с ослиными ушами; а из бутылки с содовой водою туго набитый английский живот. Все эти почтенные господа уселись в кружок и выпучили глаза на волшебника.

— Горе! — вскричал чародей.

— Да, горе!. — отвечала безмозглая французская голова, — пудра вышла из моды!

— Не в том дело, — проворчал английский живот, — меня, словно пустой мешок, за порог выкидывают.

— Еще хуже, — просопел немецкий нос, — на меня верхом садятся, да еще пришпоривают.

— Все не то! — возразил чародей, — все не то! еще хуже; русские девушки не хотят больше быть заморскими куклами! вот настоящее горе! продолжись оно — и русские подумают, что они в самом деле такие же люди.

— Горе! горе! — закричали в один голос все басурманы.

— Надобно им навезти побольше романов мадам Жанлис, — говорила голова.

— Внушить им правила нашей нравственности, — толковал живот.

— Выдать их замуж за нашего брата, — твердил чуткий нос.

— Все это хорошо! — отвечал чародей, — да мало! Теперь уже не то, что было! На новое горе — новое лекарство; надобно подняться на хитрости!

Думал, долго думал чародей, наконец махнул еще рукою, и пред собранием явился треножник, мариина баня* и реторта,* и злодеи принялись за работу.

В реторту втиснули они множество романов мадам Жанлис, Честерфильдовы письма, несколько листов из русской азбуки, канву, итальянские рулады, дюжину новых контрадансов, несколько выкладок из английской нравственной арифметики и выгнали из всего этого какую-то бесцветную и бездушную жидкость. Потом чародей отворил окошко, повел рукою по воздуху Невского проспекта и захватил полную горсть городских сплетней, слухов и рассказов; наконец из ящика вытащил огромный пук бумаг и с дикою радостию показал его своим товарищам; то были обрезки от дипломатических писем и отрывки из письмовника, в коих содержались уверения в глубочайшем почтении и истинной преданности; все это злодеи, прыгая и хохоча, ну мешать с своим бесовским составом: французская голова раздувала огонь, немецкий нос размешивал, а английский живот, словно пест, утоптывал.

Когда жидкость простыла — чародей к красавице: вынул, бедную, трепещущую, из-под стеклянного колпака и принялся из нее, злодей, вырезывать сердце! О! как страдала, как билась бедная красавица! как крепко держала она свое невинное, свое горячее сердце! с каким славянским мужеством противилась она басурманам. Уже они были в отчаянии, готовы отказаться от своего предприятия, но, на беду, чародей догадался, схватил какой-то маменькин чепчик, бросил на уголья — чепчик закурился, и от этого курева красавица одурела.

Злодеи воспользовались этим мгновением, вынули из нее сердце и пустили его в свой бесовский состав. Долго, долго они распаривали бедное сердце русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклеили его в свое место, то красавица позволила им делать с собою все, что им было угодно. Окаянный басурманин схватил ее пухленькие щечки, маленькие ножки, ручки и ну перочинным ножом соскребать с них свежий славянский румянец и тщательно собирать его в баночку с надписью rouge vegetal; и красавица сделалась беленькая-беленькая, как копчик; насмешливый злодей не удовольствовался этим: маленькой губкой он стер с нее белизну и выжал в сткляночку с надписью: lait de concombre; и красавица сделалась желтая, коричневая; потом к наливной шейке он приставил пневматическую машину, повернул — и шейка опустилась и повисла на косточках; потом маленькими щипчиками разинул ей ротик, схватил язычок и повернул его так, чтобы он не мог порядочно выговорить ни одного русского слова; наконец затянул ее в узкий корсет, накинул на нее какую-то уродливую дымку и выставил красавицу на мороз к окошку. Засим басурмане успокоились; безмозглая французская голова с хохотом прыгнула в банку с пудрою; немецкий нос зачихал от удовольствия и поплелся в бочку с табаком; английский живот молчал, но только хлопал по полу от радости и также уплелся в бутылку с содовою водою; и все в магазине пришло в прежний порядок, и только стало в нем одною куклою больше!

Между тем время бежит да бежит; в лавку приходят покупщики, покупают паутинный газ и мушиные глазки, любуются и на куколок. Вот один молодой человек посмотрел на нашу красавицу, задумался, и как ни смеялись над ним товарищи, купил ее и принес к себе в дом. Он был человек одинокий, нрава тихого, не любил ни шуму, ни крику, он поставил куклу на видном месте, одел, обул ее, целовал ее ножки и любовался ею, как ребенок. Но кукла скоро почуяла русский дух: ей понравилось его гостеприимство и добродушие. Однажды, когда молодой человек задумался, ей показалось, что он забыл о ней — она зашевелилась, залепетала; удивленный, он подошел к ней, снял хрустальный колпак, посмотрел: его красавица кукла куклою. Он приписал это действию воображения и снова задумался, замечтался; кукла рассердилась: ну опять шевелиться, прыгать, кричать, стучать об колпак, ну так и рвется из-под него.

— Неужели ты в самом деле живешь? — говорил ей молодой человек, — если ты в самом деле живая, я тебя буду любить больше души моей; ну, дока ли же, что ты живешь, вымолви хотя словечко!

— Пожалуй! — сказала кукла, — я живу, право живу.

— Как! ты можешь и говорить? — воскликнул молодой человек, — о, какое счастие! Не обман ли это? Дай мне еще раз увериться, говори мне о чем-нибудь!

— Да об чем будем мы говорить?

— Как об чем? на свете есть добро, есть искусство!

— Какая мне нужда до них! — отвечала кукла, — эти выражения не употребительны!

— Что это значит? Как не употребительны? Разве до тебя еще никогда не доходило, что есть на свете мысли, чувства?…

— А, чувства! чувства? знаю, — скоро проговорила кукла, — чувства глубочайшего почтения и такой же преданности, с которыми честь имею быть, милостивый государь, вам покорная ко услугам…

— Ты ошибаешься, моя красавица; ты смешиваешь условные фразы, которые каждый день переменяются, с тем, что составляет вечное, незыблемое украшение человека.

— Знаешь ли, что говорят? — прервала его красавица, — одна девушка вышла замуж, но за нею волочится другой, и она хочет развестися. Как это стыдно!

— Что тебе нужды до этого, моя милая? подумай лучше о том, как многого ты на свете не знаешь; ты даже не знаешь того чувства, которое должно составлять жизнь женщины; это святое чувство, которое называют любовью, которое проникает все существо человека; им живет душа его, оно порождает рай и ад на земли…

— Когда на бале много танцуют, то бывает весело, когда мало, так скучно, — отвечала кукла.

— Ах, лучше бы ты не говорила! — вскричал молодой человек, — ты не понимаешь меня, моя красавица!

И тщетно он хотел ее образумить: приносил ли он ей книги — книги оставались неразрезанными; говорил ли ей о музыке души — она отвечала ему италиянскою руладою; показывал ли картину славного мастера — красавица показывала ему канву.

И молодой человек решился каждое утро и вечер подходить к хрустальному колпаку и говорить кукле: «Есть на свете добро, есть любовь; читай, учись, мечтай, исчезай в музыке; не в светских фразах, но в душе чувства и мысли».

Кукла молчала.

Однажды кукла задумалась, и думала долго. Молодой человек был в восхищении, как вдруг она сказала ему:

— Ну, теперь знаю, знаю: есть на свете добродетель, есть искусство, есть любовь, не в светских фразах, но в душе чувства и мысли. Примите, милостивый государь, уверения в чувствах моей истинной добродетели и пламенной любви, с которыми честь имею быть…

— О! перестань, Бога ради, — вскричал молодой человек, — если ты не знаешь ни добродетели, ни любви, то по крайней мере не унижай их, соединяя с поддельными, глупыми фразами…

— Как не знаю! — вскричала с гневом кукла, — на тебя никак не угодишь, неблагодарный! Нет, — я знаю, очень знаю: есть на свете добродетель, есть Искусство, есть любовь, как равно и глубочайшее почтение, с коими честь имею быть…

Молодой человек был в отчаянии. Между тем кукла была очень рада своему новому приобретению; не проходило часа, чтоб она не кричала: есть добродетель, есть любовь, есть Искусство, — и не примешивала к сим словам уверений в глубочайшем почтении; идет ли снег — кукла твердит: есть добродетель/— принесут ли обедать — она кричит: есть любовь/ — и вскоре дошло до того, что эти слова опротивели молодому человеку. Что он ни делал: говорил ли с восторгом и умилением, доказывал ли хладнокровно, бесился ли, насмехался ли над красавицею — все она никак не могла постигнуть, какое различие между затверженными ею словами и обыкновенными светскими фразами; никак не могла постигнуть, что любовь и добродетель годятся на что-нибудь другое, кроме письменного окончания.

И часто восклицал молодой человек: «Ах, лучше бы ты не говорила!»

Наконец он сказал ей:

— Я вижу, что мне не вразумить тебя, что ты не можешь к заветным, святым словам добра, любви, искусства присоединить другого смысла, кроме глубочайшего почтения и таковой же преданности… Как быть! Горько мне, но я не виню тебя в этом. Слушай же, всякий на сем свете должен что-нибудь делать; не можешь ты ни мыслить, ни чувствовать; не перелить мне своей души в тебя… так занимайся хозяйством по старинному русскому обычаю — смотри за столом, своди счеты, будь мне во всем покорна; когда ты меня избавишь от механических занятий жизни, я — правда, не столько тебя буду любить, сколько любил бы тогда, когда бы души наши сливались, — но все любить, тебя буду.

— Что я за ключница? — закричала кукла, рассердилась, заплакала, — разве ты затем купил меня? Купил — так лелей, одевай, утешай. Что мне за дело до твоей души и до твоего хозяйства! Видишь, я верна тебе, я не бегу от тебя — так будь же за то благодарен, мои ручки и ножки слабы; я хочу и люблю ничего не делать, ни думать, ни чувствовать, ни хозяйничать, — а твое дело забавлять меня.

И в самом деле так было. Когда молодой человек занимался своей куклой, когда одевал, раздевал ее, когда целовал ее ножки — кукла была смирна и добра, хоть и ничего не говорила; но если он забудет переменить ее шляпку, если задумается, если отведет от нее глаза, кукла так начнет стучать о свой хрустальный колпак, что хоть вон беги. Наконец не стало ему терпенья: возьмет ли он книгу, сядет ли обедать, ляжет ли на диван отдохнуть, — кукла стучит и кричит, как живая, и не дает ему покоя ни днем, ни ночью; и стала его жизнь — не жизнь, но ад. Вот молодой человек рассердился; несчастный не знал страданий, которые вынесла бедная красавица; не знал, как крепко она держалась за врожденное ей природою сердце, с какою болью отдала его своим мучителям, или учителям, — и однажды спросонья он выкинул куклу за окошко; за это все проходящие его осуждали, однако же куклы никто не поднял.

А кто всему виною? Сперва басурманы, которые портят наших красавиц, а потом маменьки, которые не умеют считать дальше десяти. Вот вам и нравоучение.

Не вместе

И всё-таки любовь (НЕ ВЛЮБЛЁННОСТЬ!) нельзя назвать счастьем. Это всегда боль, всегда страдания. Неважно, знакомы ли вы; неважно, взаимны ли ваши чувства; неважно, сколько и как вы видитесь. В принципе, неважно даже то, как вы друг к другу относитесь и кем другу приходитесь. Главное, что между вами существует связь, которую ты называешь любовью. Но сейчас вы не вместе, и поэтому тебя больше нет. Нет прежнего тебя. Ты – уже не ты. Ты изменился, стал другим. В общем, что-то не так, верно? Внешнее проявление любви, твоего состояния на данный момент может быть каким угодно. Это, как правило, слёзы, мысли вслух, крики и любые другие физические действия. Но, согласись, это просто ничто по сравнению с тем, что происходит в твоей душе. В твоей голове. В твоём сердце. Это моральное истощение - невыносимое состояние, когда хочется умереть. Хочется совсем перестать чувствовать. Хочется уйти, сбежать, скрыться от всех, кануть в неизвестность... Хочется просто побыть наедине со своими тяжёлыми мыслями, которые посвящены лишь ему одному – ему, тому самому человеку, с которым вы, может быть, больше не будете вместе по какой-то странной и глупой причине, кажется, вообще не имеющей место быть. Что бы ни являлось этой причиной, оно разрушает вас и любовь между вами – так кажется тебе, пока ты не понимаешь, что во всём  этом виноваты не только обстоятельства. Гораздо более важную роль всегда играет само чувство к тому единственному и неповторимому, которое когда-то поселилось в тебе и с тех пор медленно убивает, губит тебя, словно яд. Но, как бы это парадоксально ни звучало, это то чувство, которым ты живёшь и без которого ты не сможешь жить – с этим не поспорить. Это то самое чувство, которое правит тобой и которое может сподвигнуть тебя на самые что ни на есть необдуманные поступки! Люди будут говорить, а что хуже, иногда и указывать или просто советовать тебе, как поступить в сложившейся ситуации, ведь, как мы все знаем, сколько людей – столько и мнений, и, как известно, на каждый роток не накинешь платок, что тоже верно. Ты, конечно, можешь прислушаться, но более от тебя не требуется, ведь так? Ты же всё равно не сможешь сделать всё так, чтобы удовлетворить желания каждого. Возможно, ты в итоге и поступишь так, как хотелось кому-то из них, но тебя не должна волновать последующая реакция остальных "идеальных психологов" – хотя бы просто потому, что таких не бывает! Да и вообще, это твоя жизнь, и делаешь её ты, а это значит, что если ты примешь решение сам, и примешь его обдуманно, то оно в любом случае будет разумным. Не сомневайся, ты поступишь правильно, и будь уверен, что никто не смеет тебя судить. Пойми это, послушай, что скажет тебе твоё сердце – и вперёд! Действуй!

P.S. Если с тобой никогда ещё не происходило ничего подобного, то прошу тебя, запомни, что однажды наступит тот момент, когда ты тоже останешься один. Может, это будет всего лишь на миг, а может, и навсегда. Никто не знает, что будет потом. Поэтому умоляю, радуйся тому малому времени, когда хотя бы не отрезана от общения с любимым человеком, не говоря уже о тех часах, что вы проводите рядом, умалчивая о тех минутах, что вы проводите вместе, и утаивая те секунды, что вы проводите наедине.             

______________________________________________

автор текста: Софья Баскина

Любите матерей

У каждого бывают моменты, когда жизнь покушается на веру, некому рассказать о своей печали. Кому мы всегда можем рассказать самое потаенное своей измученной больной души? Кто никогда не предаст, никогда не обидит? Кто всегда ждет тебя, даже в тех ситуациях, когда другие не ждут? Кто поймет и простит, когда мы не правы? Конечно, Мама… Сколько в этом слове тепла и света…

Очень жаль, что мы поздно осознаем все то, что нам подарил этот человек. Мама не спала из-за  нас ночами, болела вместе с нами, переживала наши радости и горести. Это единственный родной человек, для которого мы самые-самые замечательные.

Я вспоминаю  яркие ситуации своего жизненного пути, где было счастье выше небес. А ведь бывали и неприятности. Вспоминаю, как в порыве гнева и обиды я кричала, говорила, что мама меня никогда не поймет.  Порой не хотела принять ее позицию, спорила, обижала ее. Как же я была не права!

            Боже, я бы так хотела вернуть те мгновенья! Все изменить… Сделать абсолютно по-другому… Сделать шаг навстречу именно ей, не своему эгоизму, а самому родному и близкому человеку. Но время имеет удивительное свойство: его нельзя вернуть. Поэтому я хочу попросить прощения у своей мамы за боль и обиды, за бессонные ночи, за мои частые вспышки агрессии.

Ведь мы преодолели сложный и тернистый путь. Я уверена, мы сможем пройти еще многое, потому что мы вместе. Сейчас я понимаю это. А тогда? Тогда я не думала ни о ком, кроме себя. Эгоизм жадно глотал мою жизнь. А ведь мама тоже нуждается в поддержке и понимании. Ей значительно сложнее.

Я прошу вас, любите своих матерей, цените и уважайте их! Они - самое ценное, что мы имеем в этом мире, полном лжи и лицемерия. Они - луч света в нашей бесконечной гонке под названием «жизнь». Любите их… Каждый день благодарите просто за то, что они есть, за то, что они рядом с вами… Целуйте их руки…Они достойны этого!

______________________________________

автор текста: Светлана Ченцова

Кто я?

Обо мне часто говорят окружающие. Временами мне кажется, что это происходит со мной чаще, чем с остальными. Я только не могу понять, что я сделала этим людям? Некоторых из них я видела пять раз за всю свою жизнь. Так вот они, пообщавшись со мной на бытовые и формальные темы, утверждают, что отлично со мной знакомы и как никто другой понимают мою суть. Они начинают упорно советовать мне, что надо меняться, что мне так будет намного лучше. Не побоюсь сказать: они начинают отчаянно вламываться в мою жизнь. Отчего же вы утверждаете это? Вы видели меня настоящую? Вы были со мной, когда я катаюсь по полу от смеха? А, может, когда я кричу от боли? Когда я рыдаю? Когда я болею физически или душою? Именно в те моменты я искренняя, чистая и настоящая. Какая я? На этот вопрос могу ответить только я!

            Я - сумасшедшая, с воспаленным и искровавленным сердцем. Я буйная. Я - фонтан настроений и эмоций. Я -  бурлящий лавой вулкан! Я страстная, дикая! Я - волнующаяся стихия. Для одних я - энергия, для иных - кислород. Я как оторванный от цветка лепесток. Я невесомая, нежная, глубокая. Я - громкий звонок! Нет, я поняла, я - электрический ток.

            На это я закончу подбирать к своему темпераменту сравнения! Я устала…   Просто хочу, чтобы люди понимали, что я сама знаю, как мне лучше, что мне купить, что прочитать, куда поехать. Не утверждайте, что вы меня изучили досконально. Это сложно. Порой я сама не могу понять, какая я. Не пытайтесь изменить меня, даже если я не нравлюсь вам или не такая, как вы. Да, я другая… Меня уже не сломить, не перевоспитать. Принимайте такой, какая я есть. Принимайте кричащей, смеющейся, уставшей, упрямой! А если не можете? Увы… Значит, я - героиня не вашего романа, и свою роль  сыграю в другом спектакле…  

_______________________________________

автор текста: Светлана Ченцова

Капля меня

Представьте, что вы – море. Такое огромное, бескрайнее, нанесенное на полотно. У вас есть границы в виде рамки, но на самом деле вы безграничны и так обширны, что даже титаны не смогли бы обнять вас полностью своими длинными и мощными руками. Представили?

Вот я. Такая же, как и вы. В глубине души, как те самые морские абиссали. Где-то светлые, а чем глубже, тем темнее. Не стоит бояться, потому что рано или поздно даже самые далекие уголки нас будут освещены. Не важно, кем и как, главное – будут. Найдется так светлая капля, что сотворит невозможное.

А теперь… ты… нет, не так.

Ты.

Навсегда останешься каплей меня. Кусочком того, что никогда не вернется в мое тело –  кусочком сознания моего сердца. Ты будешь той самой каплей, что осветила мои изломы и трещины, но и останешься той, что вдруг незаметно высохла на солнце.

Ты.

Навсегда запомнишься мне таким, каким был в самом начале – идущим по каналу Грибоедова  с распростертыми объятьями. И эта до боли простая и уже давно прошедшая улыбка. Стертая временем из моей памяти.

Ты.

Навсегда сохранишь мое сердце, сжатое в твоей правой руке, хоть и не знаешь об этом.

Ты.

Навсегда разрушивший, но не пожелавший помочь восстановить все пляжи и островки вокруг Меня-моря. А был всего лишь каплей, что когда-то упала в мои просторы. Такой маленькой, но превратившейся в цунами…

Ты…

И таких, как я, – тысячи и миллионы на этой планете. Отблагодарите те огромные волны, что принесли на ваши берега мертвых медуз и тину, раскрошили ракушки и закрутили в себе камни…

Выбросив их на просторы ваших душ… они помогут построить что-то новое. Что-то более красивое и светлое. Не сожалейте, не просите и никогда ничего не бойтесь. У жизни, как и у моря, еще много сюрпризов исключительно для ... вас.

_______________________________________

автор текста: Ксения Время

Волшебные облака

Эжени закрыла глаза и вновь увидела их. Разлетающуюся по небу пушистую ткань. Небрежные мазки перечеркивают темно-синюю даль, стремясь к линии горизонта. В реальном мире зрение все чаще подводило её – и вот она уже почти лишилась этой роскоши – видеть. Болезнь навалилась неожиданно и за короткое время сожрала эту когда-то цветущую молодую девушку. Врачи беспомощно разводили руками: все методы лечения были испробованы, а Эжени становилось только хуже. Истерия, доведенная почти до сумасшествия, сменилась каким-то отуплением. С равнодушным спокойствием Эжени наблюдала за тем, как тело в ящик скинуло сначала силы, затем способность нормально передвигаться, потом на дно упали роскошные светлые волосы и вот, похоже, пришел черед зрения…

Боль, ставшая уже постоянным спутником, на короткое время отступала, когда Эжени закрывала глаза и мысленно возвращалась в то самое место, где впервые увидела их. Волшебные облака. Тем летом Эжени, взбалмошная красавица, будущая выпускница, впервые приехала на остров Толедо к своей тёте. Это был своего рода арест, который придумали родители, вконец доведенные выходками Эжени. Злая, обиженная, девушка умирала от скуки. Крохотный островок на озере с менее чем ста жителями – далеко не самое подходящее место для летнего отдыха всеми признанной королевы школы. Однажды утром, не зная, чем себя занять, Эжени отправилась на долгую прогулку вдоль берега. Идти пришлось через заросли ракитника, и вконец раздосадованная девушка неожиданно оказалась на небольшом песчаном пятачке у кромки воды, пустынном, если не считать одинокого старичка, безмятежно рыбачившего. Его умиротворенный вид привел девушку в еще большее негодование, и она уже собиралась пройти мимо, как старик окликнул её:

- Милая девушка, будьте добры, подайте мне ведерко, а то, видите,  клюет.

Ведро стояло совсем недалеко от старика, руку лишь протяни. Эжени сердито подошла, схватила пустую жестянку, швырнула её к ногам старика и грубо выпалила:

- Оно стояло прямо позади вас, самому не судьба взять?

Старичок повернулся к Эжени, лучезарно улыбнулся. И только тут она заметила, что его взгляд направлен не на неё, а куда- то сквозь…

- Ой, - медленно проговорила Эжени, отчаянно краснея, - простите… вы…

- Слепой? – бодро осведомился старичок. – Ну да. А вы непонятно отчего обозленная, юная леди.

Эжени невольно улыбнулась, впервые за все свое пребывание на острове. Старичок продолжал:

- В этом месте удивительно спокойно. Здесь не получается сердиться. Хотите, присаживайтесь неподалеку, юная леди. Я нисколько не смущу вас своим присутствием.

Леска дернулась в сторону, и старик ловко рванул удочку на себя. В воздухе промелькнула серебристая полоска, и  в следующий миг рыба уже беспомощно трепыхалась, сжатая в старческой ладони.

- Ловко вы это! – невольно воскликнула Эжени.

- А то!

Эжени присела на песок, неподалеку от старика, и украдкой стала наблюдать за ним. Невидящие глаза неотрывно смотрели куда-то вдаль, и время от времени морщинистое лицо озарялось необычайно светлой улыбкой. Минут через пять Эжени не выдержала:

- И как вам удается так ловко рыбачить, ну … вы понимаете,  о чем я. Это сложно? А вы часто здесь рыбу ловите?

Старик рассмеялся. В этот момент очередная рыбешка стрелой пронеслась в воздухе и шлепнулась прямо в ведро.

– Ооо, милая девушка, рыбалка здесь - вовсе не главное. Я не за этим сюда прихожу.

- А зачем?

- Чтобы взглянуть на волшебные облака, разумеется!

«Сумасшедший», - пронеслось у Эжени в голове. Но невольно она взглянула туда, куда смотрел старик. Разлетающаяся по небу пушистая белая ткань. Небрежные мазки перечеркивают темно-синюю даль, стремясь к линии горизонта. Дух захватывает.

- Красота…но как? Как вы все это видите? Вы же… – Эжени непонимающе уставилась на старика.

- Слепой? Не бойтесь этого слова, милая, оно не обидное, - он улыбнулся. - Думаете, юная леди, я не способен при этом видеть мир вокруг себя? – старичок повернулся к девушке и, Эжени готова была поклясться, увидел её. Увидел её душу. – Есть вещи, которые никто не способен у нас отнять, пока мы сами с ними добровольно не расстанемся. Запомните это, юная леди. А теперь, будьте добры, посидите тихонечко, вы, кажется, вот-вот распугаете весь мой улов.

И Эжени замолчала. Она неотрывно смотрела на молочные разливы на небе, медленно – медленно стекающие за горизонт. Старик был прав. Есть то, что никто не способен у неё отнять. То, что она Эжени Безансон, а не просто хорошенькая дурочка. То, что она любит смотреть старые фильмы и рисовать на стенах комнаты дурацкие картинки. Глупости. Но это её глупости. То, что никто не сможет отнять. Её волшебные облака.

***

-Почему вы ничего не делаете? Разве вы не видите, она умирает! - рыдала мама, цепляясь за холодеющую руку Эжени.

- Мэм, мы уже ничего не сможем сделать. Она уходит, - голоса были мутными, словно говорили через подушку.

- Вы даже не пытаетесь! Делайте реанимацию! Вы же забираете её последний шанс выжить!

« Нет, мама, этого они у меня не смогут забрать, - думала Эжени, чувствуя, как все дальше уплывает от неё больничная палата. Она так и не открыла глаза. – Это то, что никто не сможет отнять, пока я сама не отдам. Жизнь. Моя жизнь».

Разлетающаяся по небу пушистая белая ткань. Она нежно щекочет лицо Эжени. Небрежные мазки перечеркивают  темно – синюю даль, стремясь к линии горизонта. Эжени медленно клонится к ней, ложится на тонкую грань между водной гладью и небом. Слепой старик улыбается. Солнце согревает ледяную кожу. А по небу безмятежно плывут они . . . Волшебные облака.

__________________________________

автор текста: Дашер Классен

Как хороши, как свежи были розы... Иван ТУРГЕНЕВ

Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение. Оно скоро позабылось мною... но первый стих остался у меня в памяти:

 Как хороши, как свежи были розы...

Теперь зима; мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол; а в голове все звенит да звенит:

 Как хороши, как свежи были розы...

И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома. Летний вечер тихо тает и переходит в ночь, в теплом воздухе пахнет резедой и липой; а на окне, опершись на выпрямленную руку и склонив голову к плечу, сидит девушка - и безмолвно и пристально смотрит на небо, как бы выжидая появления первых звезд. Как простодушно-вдохновенны задумчивые глаза, как трогательно-невинны раскрытые, вопрошающие губы, как ровно дышит еще не вполне расцветшая, еще ничем не взволнованная грудь, как чист и нежен облик юного лица! Я не дерзаю заговорить с нею,- но как она мне дорога, как бьется мое сердце!

 Как хороши, как свежи были розы...

А в комнате все темней да темней... Нагоревшая свеча трещит, беглые тени колеблются на низком потолке, мороз скрипит и злится за стеною - и чудится скучный, старческий шепот...

 Как хороши, как свежи были розы...

Встают передо мною другие образы... Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино - и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара...

 Как хороши, как свежи были розы...

Свеча меркнет и гаснет... Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ... Мне холодно... Я зябну... и все они умерли... умерли...

 Как хороши, как свежи были розы...

_____________________________________

Иван ТУРГЕНЕВ

Я видел море

У меня дома нет часов на стене.

Но если я не дома, то, интересно, где?

Mezza Morta.

Океан, бескрайний и синий, простирался предо мной. Я, одетый в белый лен, и с босыми ногами, полулежал на топчане у самой кромки воды. Волна лениво облизывала мою свешенную ногу. Справа от меня стоял стол с изысканными фруктами, кувшин с вином и блюдо со сладостями. Я повернул голову и увидел человека лет пятидесяти пяти, вероятно, грузина, с усами, немного седого, одетого в белый китель с маршальскими звездами. В руке его был бокал с янтарным напитком, и он попыхивал трубкой.

- Иосиф Виссарионович, это вы? – спросил я без всякого удивления.

Он же в ответ лукаво прищурился, сдержанно рассмеялся и ответил:

- Что же вы, молодой человек, вождя не узнаете?

- Где это мы? – ответил я вопросом на вопрос, не смутив, однако, своего собеседника.

- Как и любая тварь и вещь в этом мире, мы находимся именно там, где мы должны быть. События, люди, эпохи появляются, расцветают, а после чахнут и умирают. Вечна лишь следующая секунда, ведь именно она наступит именно сейчас. Все наши планы, цели, стремления есть лишь ничтожные попытки супротив воли бытия, по сути – детский зонтик против шторма в Ледовитом океане.

- Так что же,  нужно смиренно плыть по течению, не пытаясь поднять парус? – спросил я.

Мой собеседник опять засмеялся отрывисто и лукаво.

- Люблю молодость за ее прямоту и категоричность. Самая маленькая пичужка с перебитыми крыльями будет ползти из последних сил, куда глаза глядят, в надежде спастись. Ведь даже если ты окажешься в шторм с детским зонтиком в руках, ты не нырнешь камнем на дно, по крайней мере, до тех пор, пока не окоченеешь. Ты будешь бороться за свою жизнь, пока последняя ее искорка не оставит твое тело. Кто сказал, что у тебя не получится? Так же, как все предопределено, все и возможно, - сказал он и выпустил дым.

Я сделал глоток из бокала и встал на ноги. В следующий момент я почувствовал, как отрываюсь от земли и поднимаюсь ввысь с сумасшедшей скоростью. За какие-то мгновенья я облетел весь мир, увидел грязные трущобы Дели, белоснежные вершины Гималаев, волков в сибирских лесах и скучающих менеджеров, заполняющих таблицы в небоскребах. Достаточно было лишь мысли для того, чтобы очутиться там, где хочется, оказаться с теми, кого ты хочешь видеть.

В 6.30 сработал будильник, вернув меня в холодное темное февральское утро. Начинался новый день.

* * *

Реально ли это? Большую часть жизни мы спим наяву. Но заведите простую привычку: спрашивайте при любом удобном случае сами про себя: «Реально ли то, что со мной происходит?». Спрашивайте себя об этом, когда чистите зубы, стоите в пробке или спускаетесь в метро, когда получаете зарплату или заказываете каппучино. Сами себе вы будете отвечать: «да». Спрашивайте часто и скоро вы выработаете привычку и станете делать это на автомате.

И однажды, может быть, через день, а может быть, через год, сами себе вы ответите: «нет». И тогда вы взлетите над Землей, пуститесь в кругосветное плавание, освободите принцессу из лап дракона. Но будьте осторожны с этим знанием. Я вас предупредил. 

__________________________________

автор текста: Александр Шамин

Тем, кто устал

Когда тебе плохо, когда хочется отвернуться, когда хочется бросить, посмотри ...

Посмотри в себя, посмотри туда, где нет грязной посуды, ногтей, порнухи, там нет места ревности и страху.

Там живёт сердце, и оно бьётся, бьётся для счастья, бьётся для надежды, бьётся для любви.

Оно прекратит гнать кровь, оно рассыплется в песок, но даже в этой звёздной пыли будет жить любовь.

Любовь из книг и баллад, любовь, сотканная поэтами и кровью влюбленных, любовь, сотворившая тебя и меня.

И когда-нибудь наша звезда, наша земля распадётся в пыль и разлетится, засеивая мелкими семенами галактику.

Они будут лететь туда, куда мы стремились, туда, где светила наша звезда, туда, куда мы бы никогда не добрались...

И, может быть, через вечность времени и бесконечность расстояния эти слёзы мёртвой земли упадут в мёртвый океан.

Но песчинки эти будут хранить любовь, нашу любовь, и она даст жизнь чуду, она свернёт воду бескрайних океанов спящих галактик в клубки жизни

И родится любовь, родится жизнь, она начнёт собирать крупицы сердца, стремясь возвратить момент тепла наших сердец.

Крупинки соберутся в Звёзды, Звёзды в Галактики, Галактики во Вселенную, из этой бесконечности родится маленькая Жизнь на маленькой планете, под маленькой звездой.

И будет тянуть друг к другу целые галактики, ибо в каждой из них будет расти сила, сила, что не знает законов. Она и есть закон.

И через ещё одну вечность родятся две системы, две такие разные системы, но в них будут все части одной любви, и сольются они, и умрут они,

и встретятся вновь через вечности дробь...

 ______________________________________

автор текста: Надежная Лапа

Расставания

Что происходит с людьми, когда они подходят к порогу расставания? Чувствуют ли они сожаление по поводу того, что больше никогда не увидятся и не встретятся, больше не проснутся вместе и не заснут? Уверены ли они, что друг без друга им будет намного легче?

Я сидела в ресторане перед открытием и задавалась всеми этими вопросами. Официанты еще не переоделись, и в воздухе витал аромат расслабленности. Наш любимый Ванька был и рад, и немного удивлен моему приходу. Я же чувствовала себя не как обычно, а серое дождливое мартовское небо навевало какое-то уныние.

Они расставались, а я грустила.

Тихонько потягивая горячий зеленый чай, я все не могла отпустить мысли о том, что жизнь бывает несправедлива. Нет, конечно, это явно не сказка и не фильм со спецэффектами и хорошим сценарием, где всегда бывает Happy End, но неужели так тяжело иногда сделать исключение?

Они расставались, а я переживала.

Нет, я прекрасно знала, что она еще  будет счастлива, любима, но ее состояние полного отсутствия в этой жизни заставляло меня как-то задуматься… И очередная мысль прокралась мне в голову, ухватившись своими цепкими пальчиками за мозг: «Почему мы должны всю жизнь искать свою половину?»

Но ведь даже если не должны и не будем… кто-то ведь все равно начнет пытаться это сделать. Почему перед человеком всегда стоит выбор, и Небеса не тыкают стрелочкой из облаков на нужное решение? Неужели это так сложно? Видимо, сложно. И они продолжают испытывать нас и судьбу (хоть я уже и сомневаюсь, что она есть. Как говорил мой бывший хороший знакомый: «Нужно просто оказаться в нужном месте в нужный период»). И в конечном итоге мы перебираем всевозможные варианты отношений, выбираем людей, будто побрякушки в магазине, или примеряем их на себя, будто вещи:

–  Эта «кофточка» слишком обтягивает, –  говорим мы себе. А на деле этот человек слишком доставуч и сует свой нос не в те дела.

–  Эта «кофточка» мне большая, –  и человек не интересуется твоей жизнью и событиями, происходящими в ней.

Но порой даже та вещь, что нам пришлась в пору и понравилась, теряет со временем свой презентабельный вид, и мы начинаем задумываться – а подходит ли она нам все еще?

И пусть я сравниваю отношения с тканью, а людей с вещами – это, наверное, то же самое, что сравнить с цветком. Но если для того, чтобы он жил и был красив, за ним надо ухаживать, то с «кофточками» все проще – потеряла вид – выкинь и забудь. Так и происходит в нашем мире. Вы выкидываем людей из нашей жизни. И нам наплевать, что они пережили с нами. Наплевать, какие эмоции они испытывали, и каково им будет без нас. Они же – просто шмотки, висящие на вешалках. Так вы думаете? Да, так. Потому что большинство из нас эгоистичны, и нам кажется, будто цветы вырастают сами. Люди всегда хотят всего просто так. Просто красивых отношений.

Такого не бывает. Все строилось не за секунды, все развивалось медленно и постепенно. Так почему же зная эту истину, мы продолжаем желать всего самого простого? Продолжаем пользоваться другими и позволяем иногда делать это с нами?

Бездушный мир вешалок, вещей и … никакой любви.

_______________________________

автор текста: Ксения Время

Последнее письмо к тебе

Знаешь, все эти звуки, слова, обрывки фраз, робкие прикосновения и тесные объятия – я ведь с ума сойду. Если закрыть глаза – там ты. Если открыть – ты тоже не исчезнешь. Ты везде. В легком дуновении ветра в волосах, в кленовом листке на воде, в опавшем желуде, в селезне, что красивей утки, в надрывном ритме стиха. Ты – Пастернак, а я – твоя Цветаева. Твоя. Мой. Как тайные имена, как причастие, как заговор. Никто не знает, мы сами ни черта не понимаем. Я пыталась о тебе забыть. Я гнала тебя из каждой своей мысли, из каждого печатного и не слишком слова, из каждого дождливого дня. Но ты не уходишь – а я ничего не могу с этим поделать. Ни-че-го. Можно сколько угодно строить из себя недотрогу. Можно быть до ужаса высокомерной. Можно даже сделать вид, что все это время я о тебе совсем не думала.

А потом мы встретимся. И все будет понятно без слов. Все станет простым и естественным. Вкус – сладкий, губы – чуть дрожат, ресницы – опущены, пальцы – холодны, сердце – из груди. Наш с тобой разговор – сначала неуверенный, какой-то неловкий, неуклюжий, незаметно становится чем-то сокровенным, не знаю, замечаешь ты это или нет, но мы так часто продолжаем фразы друг за другом, как будто у нас как-то вдруг оказался один и тот же текст. И вот я иду рядом с тобой и стараюсь не удивляться. И мы все говорим и говорим – мне кажется, за всю жизнь я не успела бы рассказать тебе всего, что хочется. А может быть, и не нужно рассказывать –  все идет своим чередом: вот на улице темнеет, мы оказываемся там, где я никогда не была, где никто из нас никогда не побывает снова, потому что этого места не существует в отрыве от нас. Свет фонарей. Своды окон в старом здании. Одинокая скамья. Ворох желтых листьев под первым белоснежным снегом. И вот я жива и счастлива, а у тебя горят глаза, я даже в темноте это вижу. Я замерзла и боюсь тебе об этом сказать. Но ты все видишь сам. Ты не отправляешь меня домой и не читаешь нравоучений про легкую одежду. Ты просто обнимаешь так, что я забываю не только о холоде. Я обо всем забываю. А ты слушаешь мое сердце и вдруг говоришь, что любишь, что любишь меня. 

И только в этой темноте, безнадежно замерзнув и бесконечно поправляя сползающий на лоб берет, я могу сказать отчетливо и ясно как никогда, могу сказать честно и не кривя душой. Могу просто ответить на твои слова.  И я отвечаю. Я говорю, что люблю тебя. И это самое честное, что я когда-либо говорила.

***

А потом наступает утро. Я просыпаюсь рядом не-с-тобой. И все, что было сегодня ночью, проносится перед глазами, чтобы стать воспоминанием. Воспоминанием, от которого сжимается сердце и что-то в животе. Все, что мы сказали друг другу в этом несуществующем мире из подворотен и ночного воздуха, кажется сном. Пусть так и будет, я не против.

_______________________________________

автор текста: Катя Работа

Дохождение

Посвящаю моему брату.

Это для тебя, мой сбежавший, смеющийся Друг. Написано неровно, нескладно, предательски молча или впопыхах. Только иногда в памяти возникают образы, только иногда память дает сбои. Ты назови мне адрес, куда мне приносить cвои письма тебе. Не беспокойся, я не потревожу тебя, я буду их подсовывать под дверь. Чужие, не вовремя попавшиеся люди произносят твое имя с неправильным ударением, я слышала, а меня наставляют на память. В такие моменты волчок крутится сильнее, запуская механизм отсутствия тебя. В такие моменты я понимаю, что нас разделяют не просто города или страны, не просто тома пыльных, давно прочитанных мною книг, до которых ты так и не добрался, не просто твоя невысказанная любовь ко мне. Нас разделяет бездна, которую ты уже познал и в которую я лечу  со скоростью падения звезды.

         Все же расстояния посчитаны и записаны в мою записную. Каждый разделяющий наc километр переписан вручную. Мои мысли ежечасно стремятся к тебе, как к берегу, полюсу, проливными дождями, ливнями страха, смятения, жажды. Открытые страницы – это суть нашего пути, если есть он. Помнить об этом. И этот страх. Покинет ли он тело когда-либо? Нет...

         Уснуть, (*знак равно) забыть. Словами не открыть дверей. Внезапно вспомнила стихи, которые ты, видимо, забываешь. Нет ответов. Не нужны. Знаю, твои глаза смотрят сквозь ночь, как и мои. Ведь только ты и я никогда не спим. Скоро утро. Бесполезные cны хрустальными шариками, звеня,  укатились под кровать, время бессонницы закончилось.  Я слышу запах, густой как облако. Это дождь. И страхи понемногу отступают.

         Трудно поверить, что все происходит наяву. Трудно поверить, что глаза не врут. Я видела мертвый лес и растерзанных птиц на снегу. Хрупкие кости ломались, как хворост, звенело в ушах. Пустые глазницы, округлившаяся пустота. След от ладони тает по ту сторону стекла. Я возвращаю тебя к жизни памятью, короткой записью на десять минут. Щелчок. Закончилась пленка. Сколько времени прошло? Распахни глаза… бескрайний океан вокруг. Но это все там, за закрытыми веками, за полотном стремительного угасания, за мокрыми от слез поцелуями, за лентами на ветру, за твоим отпечатком на сетчатке моих глаз. И теперь ни время, ни люди не вырвут тебя из моего сердца. Для меня люди не умирают. Нет смерти для меня. И важно только это. Это же и конечно в итоге.. А напоследок - гулкая, стучащая в висках тишина.

_____________________________________________

автор текста: Настя Чеснова