Вместе

Поворачивай.

Встречный ветер устал уже ласкать мою щетину. Сколько миль мы пронесли с собой по этому шоссе, какие снимки вспомнит наша память когда-нибудь, когда последние лучи будут катиться к заливу? Глубину пути можно измерить количеством сделанного. И вот мы здесь, на бескрайнем полотнище асфальта. Вечереет. И я рад, что ты со мной. Так радуются дети, когда видят белый свет из утробы матери, потому  что устали от стеснительных стен. Вот почему все боятся удушья. Просто в детстве всем нам повезло, но память, она где-то внутри нас. Ты понимаешь, что мы проделали такой долгий путь для того, чтобы завершить начатое? Мы так быстро перестали мечтать, что разменивая валюту в свои десять с небольшим, мы точно знали, что хлеб стоит слишком дорого, чтобы быть залежавшимся. Мы всегда караулили у пекарни, я все волновался, что полицейские схватят нас и осудят маму. Помнишь? Я улыбаюсь, потому что вижу себя как сейчас, в рваненьких штаниках, сандалии на босу ногу, из-за угла смотрю, чтобы меня не заметил грузчик. Это сейчас я понимаю, что он специально нам оставлял буханку, пока мы не переехали в другой район, где рядом из достопримечательностей был шестой отдел полиции. А тебя оторвали от меня, так, словно это была не ты, а часть моей души. С тех пор я любил принимать ванну, потому что там никто меня не отвлекал от разговоров с тобой. Я знаю, что ты ничего не слышала, но я плакал от невозможности приехать к тебе в этом пустом городке. Я смутно представляю себе, как я закончил школу. Я свой аттестат увидел задолго после окончания университета. А ты? Ты появилась тогда. Из моего детства. Я чувствовал, что законы гравитации перестают действовать, когда ты заходишь в аудиторию с этим твоим оценивающим взглядом. Но я тогда ещё не знал, что это ты. Понимаешь, какой путь мы проделали? Я никогда не задумывался над тем, что такое счастье, но чем черт не шутит, вроде как это оно… Когда мы несемся с тобой в этом кабриолете. Ты всегда водила лучше меня, по крайней мере сегодня ты ведешь идеально. Просто знай, что ты одна из тех, кто хорошо держит руль. Мне до неприличия уютно на переднем сидении, я отвлекаю тебя от попутных мыслей, разглаживаю мелкие волосики на твоих ногах, перебираю в своем телефоне входящие, и пишу в своем блоге об этом. Ты уже успела обеспокоиться наполнением наших баков горючим, забыв, что я набирал дополнительную канистру ещё утром, но я не буду тебе напоминать, чтобы в очередной раз наблюдать твою улыбку. Мне видятся персонажи пушкинских сказок в лесах на обочине дороги, и тогда, я вжимаюсь в сидение, отворачиваюсь и пью из горла. И мне все это нравится. Так, словно коллекция всех времен поместилась в нашей поездке. Все эти люди спрашивают у бога, почему он им в свое время не помог и не выручил, поносят его на чем свет стоит, а я вот сижу здесь с тобой и благодарю своего бога. Он вырос вместе со мной. Я помню как мы смеялись, когда нам приходилось слушать про Христа. Как после очередных побоев на заднем дворе школы я отчетливо слышал свой голос в голове. И мой бог тоже его слышал. И рос. А потом все кричали, что стали атеистами, помнишь? А я вот только сейчас понял! Мы с тобой сами боги. И не подумай, я не подлизываюсь, мы выросли с тобой в одной помойке, но мы доросли до того, что иногда в захудалой кафешке пьяница или малолетка обязательно будет взыскивать нашего внимания, потому что у нас что-то получилось в этой жизни. Потому что люди не понимают, что жизнь не имеет права быть общей. Она у всех разная. Как мы с тобой. Ты знала, что ты никогда не будешь родным мне человеком? И не надо коситься сейчас, мы же не брат и сестра. А на что ты надеялась, когда держала меня за руку в пятом классе? Я хочу твоих рук. Прямо здесь и сейчас. Припаркуйся у обочины. Мы будем гулять по полю и мочить свои ноги в ручье, а потом разведем костер, и я покажу чудеса кулинарии. Хочешь? Можем просто всю ночь напролет говорить. Я благодарен всем тем, кто когда-нибудь был со мной хоть наполовину так же искренен как ты. Я счастлив здесь и сейчас. Ты могла бы прилететь с другой планеты, как наши предки тысячи лет назад, но ты бы отличалась. Не потому что я говорю красивые слова, а потом мне за это платят деньги, и я умею это делать. Просто потому, что мне не приходится тебе врать. Одной на всем белом свете. Потому что ты одинаково любишь и мои пороки, и мои добродетели. Потому что для тебя важен только я. Можешь ничего не говорить. Я редко выпиваю столько горячих напитков за бессрочный отпуск, и ещё реже вижу тебя насквозь. Я не скучаю по тебе. Ты знаешь? Открой свои глаза пошире, посмотри вокруг. Мы – это когда даже сердец не слышно.

_________________________________________________________________________

автор текста: Вячеслав Суханов

Дом, в котором горел свет - другая статья Вячеслава Суханова

Все обязательно будет хорошо

Осень вовсю набирает обороты. Отбиваясь от бабьего лета, золотая пора разрушает последние надежды на теплые выходные дни.

Как только я подумала о том, что мне просто необходим заряд солнечной энергии, солнышко сразу же осветило мою комнату. Если бы мысль была материальна во всем….! Моя комнатная роза не любит солнечный свет. Поэтому в этот светлый день ей лучше побыть подальше от окна. У кого-то есть домашние питомцы: кошки, собачки, попугайчики  – с ними можно поговорить, посмотреть в глаза.  А у меня аллергия. Поэтому говорить мне приходиться со своим особенным домашним питомцем – розовой розой. Я думаю, она меня слушается. Уж очень быстро она растет. Когда в сердце живет любовь, непременно хочется ее кому-то дарить. Хорошо, когда тот, кому эта любовь посвящена, рядом. А если его нет, то остается только один вариант – разговаривать с его подарками. Вот, к сожалению, мне достался второй вариант.

Я смотрела в окно, наблюдала за тем, как школьники качаются на качелях, играют в догонялки, и мне пришла в голову мысль. Как же хорошо быть ребенком. Никаких забот. Только радость, новые открытия, удивление, игры, смех по любому поводу. А я, хоть и ребенок в душе, все равно никогда больше не буду верить в Дедушку Мороза.

Почему любовь ранит? Вот вроде бы вчера мы выбирали тарелки на кухню, а сегодня я одна, разговариваю с комнатной розой и каждый день стараюсь выглядеть красиво, потому что все еще надеюсь, что ты придешь и удивишься тому, что я довольная и веселая, с красивой прической. Но только я так устала притворяться и улыбаться всем вокруг. Я хочу, чтобы хоть кто-нибудь искренне, без натянутой фальшивой улыбки сказал мне, что все будет хорошо. О любви написано так много красивых слов. А сколько прекрасных фильмов мы посмотрели и мечтали о том, чтобы все было как в кино. И вот, когда это кино появляется в жизни, забываешь абсолютно обо всем и становишься тем самым ребенком, таким же, как те, что сейчас там, за моим окном, играют с желтыми листьями. И как беззаботное дитя ты радуешься абсолютно всему вокруг: солнцу, ветру, снегу, морю, тучам, дождю. Ведешь себя как дурак, хохочешь во весь голос. А эти злющие люди совсем не раздражают, а, наоборот, в голове появляется лишь одна мысль: «Бедные, наверное, что-то случилось». А нынче стоит только почувствовать на себе чей-то недовольный взгляд, потому что случайно задел его в переполненном автобусе,  как хочется  просто выкинуть его из окна. Даже после слов «простите, пожалуйста» он не успокаивается и продолжает ворчать. И если еще какое-то время я буду разговаривать со своей розой, я стану такой же! Бедные и несчастные эти люди. Просто им не с кем делить свою любовь.

А ребенок, который живет в каждом из нас, может навсегда исчезнуть, если не подпитывать его любовью, как розу…

_________________________________________________________________

автор текста: Лия Украинская

Вечный мотив

Cet air qui m'obsède jour et nuit*

Ты должен сходить от меня с ума. Твои, всегда такие подвижные, челюсти должно сводить при виде меня, даже не  даже растрепанной, даже пьяной и безвкусно кричащей об экзистенциализме и нонконформизме, до боли в лице. Я не убила свою эксцентричность и максимализм, и  хочу доведённой до предела, нечеловеческой, зверино рычащей чувственности, зацикленности и сумасшествия поступков.

Я хочу, чтобы те голоса, что вещают на радиостанциях, тебе казались моими голосами, ведь у меня их тысячи, как ты знаешь, и как уже полюбил; я желаю, чтобы во всех идущих впереди женщинах ты угадывал мой силуэт и дрожал в предвкушении того момента, когда нагонишь его.

Сводки новостей, колонки шрифтов, рекламные буклеты и глаза стригущей тебя девушки - во всём этом я, во всём мои запахи, манеры и слова.

Вот какая она, любовь. Это тебе не вишнёвый пирог за завтраком со сладкой улыбкой, это не прогулки по задохнувшемуся листвой осеннему парку, в коньячном цвете разбросанному по меридианам наших совместных поездок. Однажды я перегрызу тебе горло за одно то, чтобы ты понял, как я тебя хочу.

Это достоевщина, это мрачная песня моей болезненной страсти к жизни, в которую ты теперь вплетен как виноградная лоза в строение средневекового готического собора.

Ты хватай меня чаще за плечи, оставляй красные пятна на коже, разбивай кулаками тишину и нарушай монотонность излияний любви, пока мне не станет томно, пока я не зарыдаю, закрывши глаза и раскинувши руки.

Небеса. Жёсткие. Колючие. Грязные. Обрушивают свой пух на меня, и проворачивают сквозь себя, как через мясорубку. Но я  терплю, я всё могу. Рыскаю по городу, ведь я бешеная, синеокая и, безусловно, двадцатиоднолетняя; вновь актёрствую, ведь мне снова дали театральные подмостки, и я могу говорить взахлёб, пока конферансье (может, Бог) не выйдет объявлять персональный антракт.

Мне немного жаль тех часов, которые остаются до утра. Скоро закончатся танцы, затушат свечи,  я смою грим, пойду светлеющей рассветом улицей, подниму руку, сяду в кэб, в котором некрасивый человек с щербатою улыбкой, довезёт меня до дома, в котором меня задушит жестокая тишина. Моя подруга. Мой сателлит. Моя любовница.

А потом я позвоню тебе. Иногда достаточно лишь семизначной комбинации, чтобы вызвать человека, вырвать его из жизни, чтобы он примчался, запыхавшись,  на зов. И мы будем кричать. Долго. Протяжно. Бессмысленно. И так всегда. И так повсюду. И эти чашки, и портрет в углу и острая боль в солнечном сплетении. Всё снова в прежнем ритме и в старой форме. А жаль…

___________________________________________________________________________

автор текста: Анастасия Чайковская

* "Этот мотив, который преследует меня день и ночь". Эдит Пиаф.

Совершенно другие

А она смотрела на новый кафельный пол аптеки,

и знакомый запах все мучил и мучил ее.

Не выдержав, она опустилась на колени и губной

помадой написала на белых плитках:

«Глаза голубой собаки».

Г. Г. Маркес

Я просыпаюсь в бреду, и чувствую, как мокрая простыня прилипает к шее, спине и ногам. Я пытаюсь отодрать ее от своего горячего тела, но она, будто мерзкая пленка, ластиться своим мокрым шелком и, кажется, я начинаю сгорать. С трудом поднимаю свое обессилевшее тело от пастели и сажусь. Сажусь так, как обычно мужчины, проснувшись утром. Влажными ладонями закрываю лицо и нервно, горячо дышу, будто меня только что вытащили из Ада, но от чего же «будто»? Меня выдернуло оттуда тяжелой реальностью и внутренним дискомфортом. Моя температура постаралась оградить меня от дальнейшего путешествия в полную неизвестность и пустоту. Рывком сдергиваю халат, висевший на  стуле, и натягиваю его на себя.  Медленно пробираюсь сквозь разбросанные книги на полу и открываю окно. Ветерок легким рывком врывается в комнату и смешивается со спертым запахом ангины, лекарств и освежителя для воздуха.

Черт бы побрал болезнь, эти четыре стены и … тебя. Да, да, тебя мой дорогой и милый друг. Лучше бы ты горел в том Аду, но, увы, мы никогда не можем поменяться с тобой местами. Ах, хочешь спросить «почему?» или не хочешь, но я все равно отвечу. Ты же знаешь, я уперта в своих монологах.

Потому что не в моих глазах Твоя Вселенная, а совершенно наоборот. Не мои поцелуи обжигают твою кожу, и это не я за мужем, а ты женат. Не мне тридцать пять, и я не слышу, как маленькие ножки в носочках бегают по дорогому паркету, пока листы утренней газеты сминаются под моими пальцами. Я задавалась лишь одним вопросом: как тебе хватает наглости обнимать жену и подкидывать вверх своего сынишку с искренней улыбкой на лице после того, как ты целуешь мои ключицы? Как? Как тебе хватило смелости после года отношений разорвать их, когда я, ни на что не претендующая, покорно выполняла все твои просьбы, потакала каждому капризу? Одни скажут, что это из-за твоих денег, другие лишь засмеются и подольют масла в огонь рассказами о твоих «подвигах», а я как всегда опущу взгляд и тихо прошепчу: «Глаза». Мне всего лишь нужны именно они. Я думала, что ты – Бог, а оказалось – жалкое его подобие. Я думала, что ты – все, а ты оказался ничем. Ты думал, что я постоянна, но жизнь показала совершенно другое, и теперь мне отчаянно хочется, чтобы какой-нибудь прохожий выколол их тебе во время обеда, пока ты допиваешь свой кофе и придумываешь новый статус в социальной сети о том, как важны семья и дети. Потому что нет ничего хуже, чем мужчина, который врет, особенно если он врет самому себе в пастели любовницы, что он не женат, жене, что он любит только ее, а сыну, что он самый лучший отец. Наверное, этим прохожим была бы я. И тогда моя Вселенная бы рухнула. Она бы ослепла. Ее звезды поглотила бы черная дыра, а это лучше, чем прибывать в пустоте и непонимании. Я бы выудила ее из твоих глаз, запустила бы в маленькую скляночку, а потом, рядом с другим человеком, открыла бы, что бы она оказалась уже в Его глазах. И тогда бы он обжигал мои ключицы поцелуями, и тогда бы он говорил, как я ценна… а я бы верила и верила, но знаешь, он обязательно был бы другим.

И глаза совершенно другие… цвета почвы, я надеюсь.

__________________________________________________________________________________

автор текста: Ксения Время

О женщинах

- Женщины? О да, я люблю женщин. Я, если хотите, их обожаю. – Жерар крепко затянулся сигарой и, прикрыв глаза, с наслаждением выдохнул дым. – Женщины – они как хороший алкоголь или, если хотите, крепкие сигары – ими нужно наслаждаться. Медленно, долго, сначала распробывая, а затем, смакуя каждый глоток, вдыхая аромат и, в конце концов, простите меня за тавтологию, наслаждаясь сладким послевкусием. Но в женщинах, как и во всем, должна быть мера. Вы ведь не станете запивать дорогой коньяк пивом или смешивать мартини с дешевой водкой? Вкус должен быть чистым и не испорченным и оставаться таким, пока вы не выпьете рюмку или бокал до конца. Здесь, повторюсь, должна быть мера – для каждого вида алкоголя свой сосуд. Вы ведь не станете пить текилу из винного бокала? Если захочется, нальете еще пару рюмок, но, в конце концов, надолго вас не хватит – от текилы пьянеют очень быстро. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? О, ну право же! Я лишь хочу сказать, что некоторые женщины надоедают после пары встреч, а другими можно наслаждаться бесконечно, как, например, бесподобным вкусом мартини. Разумеется, чистым, а не разбавленным, как сейчас модно, апельсиновым соком. Но, в конечном итоге, любой, даже самый хороший и любимый алкоголь вам надоест, и вы захотите попробовать что-то новое. Или, если хотите, перейти с сигар на трубку. Или вы из тех, - Жерар лукаво подмигнул, - кто годами остается верен любимому напитку? Я вот, например, ни на что не променяю свои доминиканские сигары и «Джэк Дэниэлс», хоть и никак не могу отказаться от пива по пятничным вечерам. О, не смотрите на меня так осуждающе. Знаю, я противоречу сам себе, но такова наша мужская сущность – иметь в домашнем баре бутылку хорошего и любимого алкоголя, но, несмотря на это, глушить дешевое пиво в каком-нибудь захолустном баре. Я вот, например, люблю «Корону» с лимоном. Но, - Жерар снова подмигнул, на этот раз – заговорщически, - не говорите об этом моей жене.

                                                                         ***

 - Женщины? Ну конечно, я люблю женщин! – Йен закинул ногу на ногу на американский манер и испытующе взглянул  на собеседника. – Эти прелестные создания – сущие ведьмы! Стоит какой-нибудь роковой красотке вильнуть упругим задом, и даже самый черствый сухарь превратиться в истекающую слюной собаку, - Йен усмехнулся. – Но как же, черт побери, мир бесится и впадает в крайности, не зная, как относиться к этим прелестницам. Взять хотя бы этих ханжей арабов. Ну зачем, скажите мне, зачем прятать своих знойных и прекрасных восточных красавиц в паранджу? Это как разбавлять красное вино вишневым соком или смешивать кокаин с солью – на вид одно и то же, но настоящий ценитель сразу поймет, что внутри. Неудачное сравнение, но это я к тому, что никогда нельзя прятать красоту. Тем более, в случае с арабками, любой мужик сойдет с ума от одного их взгляда. О эти кофейно-черные глаза с поволокой, которые, - Йен внезапно рассердился, - не одна правоверная восточная девушка не посмеет поднять на мужчину. А все это воспитание и чертовы мусульманские каноны! Почему вместо знойной смуглой красавицы с роскошными черными локонами я должен видеть на улицах безвольное и безмолвное существо, закутанное в бесформенную хламиду? Я живу в Эмиратах всего пару недель, но мне уже хочется набить морды этим мужьям-надзирателям, заводящим гаремы и пользующимся ими в свое удовольствие! Или отцам-тиранам, вдалбливающим дочерям в головы эти дурацкие правила поведения. И матерям-прислугам заодно, не смеющим открыть рот. Хотя это я уже хватил лишку, я никогда не бью женщин. Что вы говорите? Проститутки? – Йен довольно улыбнулся и удобнее устроился на стуле. Его руки, с начала разговора лежавшие на подлокотниках, переместились в карманы. – О, проститутки – это уже другая крайность, которая привлекает меня больше всего.

_____________________________________________________________________________

автор текста: Валерия Ульянова 

Вопрос во времени

Вас когда-нибудь бросали? Вы несли бремя одиночки? Нет? Тогда вам это только предстоит, если вы относитесь к людям, которых бог не обделил великой способностью любить и если вы вообще человек.

С чего бы начать? Ну, во-первых, если вы не согласны со мной, что любви все возрасты покорны, можете даже не пытаться прочитать это. Ах, о чем я? Я всё о том же. Любовь - как мало букв мы слышим, и как много это значит для каждого из нас.

Восемь месяцев для отношений – много или мало? Вообще сколько живет любовь? Неужели столько? Может быть год, два или три, как в том фильме по Фредерику Бегбедеру, где потрепанный жизнью журналист уверен, что любовь живет три года: сначала люди страстно любят друг друга, потом нежно и по-дружески, а потом им становится скучно. Сколько этой теме посвящено книг, поэм, стихов. Можно сбиться со счету, но никто так точно не может сказать, сколько времени длится это чувство. Может это просто обман наших собственных мозгов. Говоря по-другому, это простой биохимический процесс нашего организма, который нуждается в таком гормоне, как эндорфин? Но тут вы спросите: «А как же душевные переживания, доверие и привязанность?» Куда деть эти побочные эффекты всеми любимого чувства? 

Они напрямую дополняют физическую любовь двух людей, несомненно. И самое обидное, если вас бросят, вы так  и останетесь с ними наедине, а к ним придут и воспоминания. И этот постразрывный период стоит ли считать любовью? Мы любим называть такие временные рамки депрессией. Но это лишь наши предубеждения. Это все та же форма любви, только теперь она не взаимная. И все же, сколько длится любовь? Она терпит множество перерождений. В одно время она усиливается,  в другое – наоборот. А вы знаете эту любимую многими теорию о пяти этапах настоящего чувства. Первая  пора – это страсть. На второй мы сталкиваемся с недостатками твоей половины, причем это с обеих сторон, на третьем этапе начинается развитие ссор, самых обычных, банальных, чаще всего, берущих начало из этих недостатков. Четвертый – есть переломный момент в отношениях двоих. Тут либо перемирие, либо война с ее последствиями. И если партнеры все-таки находят компромисс, дальше становится легче. Все проблемы в будущем могут показаться простыми, и их несложно будет решить. Пятый этап – любовь во всех ее проявлениях: свадьба, семья, дети, внуки, счастливая старость. Неплохо все звучит, да? На первый взгляд простенько. 

Кажется: иди, влюбляйся, пробуй. Теперь, когда чувства берут вверх над тобой, остается  надеется на  то, что человек, который теперь вместе с тобой не разлюбит тебя и не бросит на произвол судьбы. Вы скажете: поэтому нужно уметь выбирать. Да как это возможно, когда влюбляешься без памяти непроизвольно и с тобой стопроцентная уверенность, что это твоё. Разве будешь копаться в этом? Нет, конечно, и не надо говорить, что вы опытный человек и голова у вас на первом месте и состоит в браке с вашим сердцем. Что делать, если у человека, которого любишь больше жизни, проходят чувства. Как с этим мириться? Как пережить то, что кажется невозможным? Вы скажете, это не любовь? Ошибаетесь, люди могут любить друг друга, причем самой, что ни на есть чистой и светлой любовью, только вопрос во времени так и остается открытым на все века.

__________________________________________________________

автор текста: Вета Заруднева

Ангелы

Осень наступила слишком рано. Свежий воздух, дожди, серое небо. Такая мирная, такая безумная, она дает нам ощущение глубочайшей тоски и безнадежности. Лучшее время года, когда теряется связь с реальностью, любая объективность и здравомыслие.

У меня на стене висит картина. Кто-то увидит на ней девушку. Кто-то - ангела. А кто-то - непропорциональное вымученное тело, с закрытым волосами лицом. Друг подарил мне ее довольно давно, но до сих пор я не видел ее так, как увидел сейчас, находясь от нее далеко. Закрыл глаза, а она всплыла в памяти, будто я стою в метре от нее и могу коснуться рукой, стоит только захотеть.

Что мы знаем об ангелах? Мы никогда их не видели, но наверняка ощущали. Легкие, неземные создания, они рождены человеческим безумием для осознания того, что наш мир совсем не подходит для них. Они не должны грустить, не должны чувствовать боль, сомнения, страх. Прекрасному нет места под пепельно-сером небом, прерывисто дышащем и плачущем в созерцании людей.

Но иногда ангелы падают. Земля неуклонно притягивает к себе все, что есть, не оставляя шанса взлететь. И птицам лишь кажется, что они летят, они беспощадно обмануты жизнью. А мы, люди, желая дотянуться до недосягаемого, толкаем ангелов на землю. Получаем неосознанное удовольствие, глядя на то, как разбивается, ломается нечто столь счастливое и невинное. А падать всегда больно, особенно с высоты, особенно если всю жизнь летаешь.

Они блуждают среди нас, словно повергнутые в ад, вынужденные изо дня в день терять частичку незримого счастья, из которого соткано все их существо. А мы ловим его, смотрим удивленно, вертим в руках, как обезьяны, а после того, как привыкаем, выбрасываем куда-нибудь, растаптываем. И это счастье продолжает сиять с прежней силой, просто никто уже не в силах заметить его под грудой различного мусора, который человечество производит на свет в бесчисленном количестве. Единственное, что наш род умеет в совершенстве, - загрязнять и сеять разрушение всюду, где появляется.
Ангелы не должны видеть этого хаоса. Постепенно их глаза темнеют, улыбка пропадает, крылья пачкаются. Но и этого недостаточно. Им еще предстоит ощутить все прелести ларчика Пандоры, которые в наших жизнях нашли свое пристанище. И все, что остается ангелам - прожить, погрязнув в глупой суете, свою жизнь, имевшую изначально высшее предназначение.
Только страдание или смерть их имеет смысл. Потому что в эти моменты частички счастья, оставшиеся глубоко под землей, вспыхивают с невероятной силой, а затем исчезают. И мы, видя это, осознаем для себя что-то новое, что-то большее. А наше пустое существование превращается в наполненную смыслом жизнь.

Кажется, будто мне приснился плохой сон. Только вот пробуждения нет.

___________________________________________________________

автор текста: Antony Eternita

Дом, в котором горел свет

Мы всё ещё бежали по подворотням спального. Время стремительно отрезало пятки и ставило подножки. Мне чудилось, что вот-вот, и нас поймают, затем вывезут в Большой дом, и мы в нём потеряемся. Навсегда. И никто не вспомнит даже, потому что и их потеряют вслед за нами. Я слышал, как тяжеленными каплями разбивается об асфальт моя кровь. Миха не отставал, а в своих акробатических прыжках через заборы парка успел разорвать шикарный костюм, мой пиджак ещё два квартала назад лишился презентабельного вида. Мне казалось, что за нами пустили собак, больших и кровожадных, едва я слышал, как кто-то залает, прогуливаясь со своей хозяйкой в полвторого ночи по проспекту Тореза.  И одинокая лесополоса уже стала самым посещаемым аттракционом в России. Я чувствовал, как рассекается воздух, как наши ноги, сами того не желая, в буквальном смысле того слова плывут.  В обойме осталась ещё одна пуля.  Мы уже начали смешиваться с людьми, которые прогуливались по району с уютными двуэтажками, когда мой друг обратил внимание на дом, в котором горел свет. 

В гостиной этого дома сидела женщина и вязала не то шарф, не то свитер для мужа. Мы замерли на целую вечность.  В её действиях всё было логично, ни малейшего намёка на лишние движение, словно ей платили за точность.  И на глазах лоскуты превращались в законченный рисунок на груди.  Я запаниковал. Миша резко хлопнул меня по щеке и постучал в дверь. Дама отложила в сторону спицы и через мгновение открыла нам. Как сейчас помню её понимающий взгляд. Она ещё за дверью знала, что от нас ничего хорошего ждать не надо.  Миша говорил ей про напарника, которого подстрелили, постоянно тыкал в меня пальцем, потом достал пистолет. Мы зашли в дом. Свет там был такой домашний, я вспомнил, как после рыбалки, когда уже вечерело, мы с дедом возвращались в теплый дом, где хрустел камин, а бабушка выхватывала добычу и торопилась готовить рыбный суп.  А потом я объяснял, что мне нужны бинты и телефон, и чтобы она не переживала, мы ведь не грабить её пришли.  Стоило мне начать обрабатывать спиртом надоедливую рану, я заметил, как она смотрит на меня. Мой друг обессилел после пробежки и дремал в кресле, едва удерживая в руке пистолет.  В её взгляде не было ни сомнения, ни страха. Смею предположить, что и радости от нашего вторжения также не было. Только рука жадно сжимала нож для резки мяса.  Я слышал стук её сердца и, завороженный, ронял кровь, пока она резала моего друга.  Всепоглощающая тишина сковывала моё сознание. Женщина не переставала наносить удары ножом. Сервант, ковролин, стены – всё поддавалось покраске. Миша исхудал, как тюбик зубной пасты. Не знаю, по какой зловещей причине, но я даже не мог дышать. Я только чувствовал запах свежевыпотрошенного человека во рту. Она остановилась. Бросила на пол железный обмылок и взяла пистолет. От кухни, где я врос в пол, до дверей, наглухо забитых всевозможными замычками, было пять метров, до окна в гостиной, где расположились останки моего лучшего друга, было чуть больше семи. Я обещал себе больше никогда  не заходить в дома, где на кухне нет окон.  Она спустила курок, шум стоял такой, как на детской площадке возле дома, когда в новый год все дети в бесконечном экстазе забрасывают улицу петардами. И я чувствовал, что медлить нельзя. Я сбил её с ног, проехал в обнимку с ней по крови пару сантиметров, вложил максимум усилий, чтобы сдавить ей горло. Я смотрел ей прямо в глаза. Она не пыталась вырываться, а словно была счастлива, что всё закончится так. Она ухмылялась мне в лицо, медленно расстегивая пуговицы моих брюк. Я не отвлекался, смотрел на её краснеющую кожу, когда она вовсю хозяйничала у меня в трусах. Она улыбалась. Я отпустил шею и посмотрел на неё. Синяки будут. Следующие двадцать минут мы занимались сексом у неё в спальне. Так я встретил свою жену.

__________________________________________________

автор текста: Вячеслав Суханов

Честные сны - другой рассказ Вячеслава Суханова

Старый дневник

Из личного дневника забытого под кроватью:

«Дочитав очередную книгу, и простившись навсегда с родной душе историей, я погрузилась в многочасовую апатию и бессвязные размышления.

О чем думают в 16? При мыслях о будущем уже сейчас, возникает стойкое чувство страха и чуть подташнивает.

Мне кажется, пришло то, чего я так долго ждала. То самое время, когда уже

есть что подытоживать и анализировать.

Мысли о жизни натолкнули меня на весьма очевидный вывод - всё имеет конец. Абсолютно всё: зима, любовь, детство, книги, ссоры, счастье, жизнь.

От осознания очевидного, но, вечно незамеченного, факта стало еще грустней. И сделалось совсем тоскливо, когда я поняла, что замечаем мы, в большинстве своём, лишь конец, а сам процесс существует для результата, итога.

Я хотела бы продлить даже самые грустные моменты: расставания, слёзы, обиды, гневные крики и битье посуды. Эти моменты безумной искренности. Как жаль, что откровенность приходит чаще в негативе.

Я бы хотела продлить всё на свете, по, кем-то выдуманным, законам жизни - мы не дорожим тем, что имеем. Лишь уходящее обретает для нас ценность.

Окончание – маленькая смерть.

Сколько раз я уже умерла? Сколько еще предстоит?

Не боюсь умирать. Не хочу не ценить.

Боюсь не ценить.

Зная всё это, каждый из нас умудряется беззаботно сливать свою жизнь в белое фарфоровое отверстие. С обязательным ритуалом оплакивания и воспроизведения  душераздирающих стонов после столь чудной процедуры. По продолжительности эти процессы примерно равны, а в совокупности – длинною в жизнь.

Процесс с, более чем, очевидным концом.

Я боюсь, что когда-то наступит конец и моей истории, собравшей в себя сотни, или уже тысячи, чужих. Я боюсь не финала, нет. Страшно, что однажды я пойму как много не успела сделать, сколько не сказала, не увидела, забыла, не ценила. И в этот последний миг я буду хвататься за секунды, завидуя тем, кто имеет минуты, часы и годы. Проклиная их, за то, что они так бездарно тратят время. Так же, как тратила я.

Как унизительно пытаться урвать последние мгновения. Не понимая их прелести всю жизнь, бессмысленно растрачивая годы…

Это, наверно, самое страшное - когда уже не можешь начать заново.

Потому, что уже поздно начинать.

Пока еще не наступило моё «поздно» я ушла хвататься за секунды».

- Алло, папуля, как ты там?...

______________________________________________

автор текста: Полина Вышковская

Праздник как институт культуры. НАУЧНЫЙ ПОДХОД

Праздник — не только приподнятое и радостное состояние человека, которое возникает в силу тех или иных приятных для него событий. Во всяком обществе праздники существуют как непременный институт, как общественное событие торжественного характера, изъятое из повседневности и проводимое в свободное от работы время. Праздник — часть организованной и предустановленной жизни общества, классов, слоев и групп, форма регуляции их деятельности. Зачастую праздник предстает как санкционированное и специально учрежденное «нарушение порядка» с целью укрепления в общественном сознании согласия на порядок, требуемый в остальное время. В этом событии перестают действовать обычные ограничения и правила, хотя могут вступать в действие другие ограничения и другие правила. За рамками такого общего определения мы сталкиваемся с огромными и принципиальными различиями в праздниках, которые могут получать разный мифо-идеологический смысл и быть связанными с разными сторонами общественной жизни. Религиозные праздники обычно имеют тожественный характер и сопровождаются ограничениями на работу, ритуалами и ритуальной кухней. 

Народные праздники, проводимые иногда вразрез с правилами господствующей религии, большей частью связаны с древними, еще языческими поверьями и отличаются веселой, часто разгульной обстановкой, вольностями, не допускаемыми в остальное время. Государственные праздники связаны обычно с юбилеем государства или господствующего дома, с властью, которая утверждает единство своих интересов с народными, а вместе с тем — свою мощь и влияние. Их проведение обычно включает отдание почестей символам, воплощающим идею государства, память о национальных героях, а также демонстрацию вооруженной силы для подчеркивания суверенности и международного значения нации. 

Праздник создает чередование в общественной и культурной жизни двух фаз: повседневной, в которой поддерживаются обыденные жизнеобеспечивающие функции, и праздничной, когда группа или общество в целом воплощает в праздничном действии некоторые особые, высшие ценности. Было бы неверно противопоставлять одну фазу другой и связывать первую только с хозяйственной стороной, а вторую с собственно культурной. Праздничная фаза действительно может выглядеть как типично культурная, поскольку она развивается вне обычных хозяйственных занятий и обязанностей, выглядит по-особенному, красочно, создавая особое настроение. Однако подобно тому как в праздничной части присутствует хозяйственное обеспечение (праздник обходится дороже, чем обычная жизнь), так и в остальное время действуют элементы праздничного настроя, в том числе ожидание праздника и подготовка к нему. 

Праздничное действо напоминает, воспроизводит в памяти группы или общества в целом высшие ценности, отодвинутые от повседневного бытия, с которыми связаны смысл бытия личности или идентичность общества, которые считаются фундаментом культуры, важнейшими и обязательными для жизни. 

Поэтому во время праздника происходит концентрация культурной жизни и художественного творчества. Его проведение охватывает архитектурное и декоративное оформление театрализованных действий, праздничную драматургию, поэзию и прозу, музыкальные мероприятия, зрелища и процессии, конкурсы и состязания и т.д. 

Гражданские и особенно народные праздники заключают в себе не только торжественно-серьезные, но и игровые элементы. Особенно много их в народных праздниках, но для тех и других требуется подготовка и организация, которые превращают их в яркие и веселые карнавалы.

_____________________________________________________________

Ерасов Б.С. Социальная культурология. - М.:Аспект-Пресс, 2000.- 304-331.

Парижский полдень

Посвящается Денису Филатову

«… Этот город просыпается значительно раньше, чем я могу уснуть. Уснуть в гордом одиночестве, в полупустой съемной квартире с божественным видом на узкие парижские улочки. Ты же знаешь, как я ненавижу завтракать один. И потом, я не умею варить кофе. Мне нужно музыкальное сопровождение в  виде щебетания утренних бесед… Неважно, что они не будут иметь ко мне ни малейшего отношения. Зато я окружен очаровательными незнакомыми людьми. Для которых я сам – такой же незнакомец, да еще и с плохим французским…».

Закончив фразу, я сделал неуверенный глоток обжигающего капучино и украдкой огляделся по сторонам. За соседним столиком допивает свой апельсиновый фреш богемный пьянчужка. Вполне возможно, он или манекенщик, перебравший вчера после модного показа, или неудачливый начинающий актер. Острые скулы, небрежно растрепанные волосы и пустой взгляд выдают в нем человека, делающего основную ставку на свою внешность. Впрочем, черт их разберет, я вполне могу ошибаться. Слева пузатый банковский работник в дорогом костюме-тройке смакует омлет. Мы с ним пересекаемся здесь каждое утро, и это второй человек, после вечно улыбающегося официанта, ловко снующего между столиками, который начал со мной здороваться. Завсегдатаи мест вроде этого помнят почти всех посетителей в лицо. Я и сам неделю спустя почувствовал себя то ли работником тайной разведки, с первого взгляда составляющим досье на оказавшуюся перед взором подозрительную личность, то ли нелепым сказочником, сочиняющим на ровном месте. Видимо, так Париж и моя фантазия криминальным дуэтом сводят меня с ума.

«Хочется просто спросить, как дела, что происходит в твоей жизни, что нового, но  это будет выглядеть так фальшиво – какое право я имею знать, что у тебя нового, если уже, возможно, упустил что-то старое, а ты отвыкла рассказывать мне, как у тебя дела. Психологи утверждают, что за 21 день можно отучиться от любой вредной привычки. Отвыкнуть от чего угодно – якобы ровно столько требуется нашему сознанию на восприятие новой реальности. Сегодня мое 21 утро здесь. Вдали от всего, что было дорого.  В добровольной ссылке-побеге.  Но вместо того, чтобы наслаждаться сменой обстановки, я кажется, все эти три недели набирался храбрости, чтобы написать тебе...».

Поморщившись, я поспешно стал стирать последнее предложение. Клавиша backspace безнадежно заедала. Я отчаянно вдавливал ее в ноутбук, а бесполезная пластмасска в ответ обиженно скрипнула. За спиной послышался ехидный смешок. Обернувшись, я заметил миловидную блондинку, изящно расположившуюся в уютном кресле. Блондинка игриво подмигнула мне. Учтиво кивнув, я тут же отвернулся. Она далеко не первая, кто пытался флиртовать со мной. Отчего-то такие особы неминуемо ассоциируются у меня с аферистками. Что порядочная девушка может найти в хмуром небритом типе, фанатично пялящимся в экран своего ноутбука и осушающим одну чашку горького кофе за другой? Забившемся в самый дальний угол летней веранды знаменитого парижского кафе с разношерстной, но явно высокой публикой –  и оттого выглядевшем на их фоне странноватым чужаком? Я презрительно хмыкнул.  Наверно, в глазах юных дам я был молодым перспективным писателем, трудящимся над новым бестселлером. Глупышки… Знали бы они, что вот уже который день я не могу дописать одно-единственное письмо.

«Знаешь, я корю себя за то, что тогда не попрощался с тобой… Тень отъезда маячила надо мной, как старуха с косой над смертником, но до последнего момента я надеялся, что всё обойдется, что мне не придется выпадать из своей собственной, и что еще важнее - твоей жизни.  Говорят, что лето – это тоже маленькая жизнь; и в очередной раз мы проживаем ее вдали друг от друга, по отдельности встречая закаты, догоняя солнце на утренних пробежках, только вот мне кажется, что твое солнце гораздо ярче, а моё – и вовсе вот-вот потухнет. Я вспоминаю, как в тот вечер ты с опаской заглядывала мне в глаза, боясь озвучить повисший в воздухе вопрос. Я старался вести себя как ни в чем ни бывало, шутить, юлить; ты робко улыбалась в ответ, но я чувствовал, что мне не провести тебя своей напускной веселостью. При этом ты никогда не спрашивала меня, о чем я молчу – за это тебе отдельная благодарность. Знал ли я, что это наша последняя встреча? Я клянусь тебе: нет. Какая-то часть меня отказывалась отпускать эти мгновения. Я до сих пор существую по твоему времени и даже не перевожу часы на местное. Так от моей жизни мог бы остаться только огромный клубок перепутавшихся суток, но я прилежен в подсчетах. 21. Да-да. 21…».

Улица потихоньку наполнялась привычным шумом. Местные торопились на работу, пожилые туристы медленно, словно фрегаты по волнам, скользили по мостовой. Влюбленные парочки в помятых футболках с надписью I♥Paris, держась за ручки, вприпрыжку носились от одной достопримечательности к другой, непременно фотографируясь на фоне каждой.  Для большинства законченных романтиков Париж – это город-мечта; «праздник, который всегда с тобой» - его второе название… Эйфелева башня, Лувр, модные бутики, вечерние променады по набережным Сены, Chanel #5, Moulin Rouge, звуки аккордеона, аромат свежей выпечки… Я же видел этот город вывернутым наизнанку, и поэтому знаю, что кроме оживших декораций для душещипательных мелодрам здесь есть и другие пейзажи. Я наблюдал, как роскошные буржуазные районы здесь соседствуют с гетто, в которых царит безработица, нищета и насилие, а вместо шедевров архитектуры там - серые панельные многоэтажки. Знаю, что обаяние французской столицы не снижает уровень преступности, а ежегодный урон от нее измеряется миллиардами евро. Что нельзя зевать, спустившись в подземку или оказавшись неподалеку от одного из вокзалов (иначе станешь легкой добычей для карманника), и что число краж растет с каждым днем. Что давно переставшие верить в любовь найдут утешение в  «гнезде порока»,  богатом на ночные клубы и «почасовые гостиницы». Я знаю, что в солнечном приветливом Париже не менее 18 дождливых дней в год, а самые жаркие месяцы – июль и август; грустная ирония в том, что именно в это время большинство доблестных парижских жандармов уходят в отпуск, и тогда в некоторых уголках цивилизованной европейской столицы наступает настоящее пекло. Здесь я окончательно убедился в том, как тонка грань между прекрасным и безобразным, между очевидным и невероятным. И теперь это осознание преследует меня повсюду.

«Смог ли я, как и хотел, вдали от гущи событий привести в порядок свои мысли? Нет, конечно же нет. Все эти «начать с чистого листа», «новая жизнь на новом месте»  - сущий бред. Все твое всегда с собой, если ты конечно по счастливой случайности не потерял память. Иногда правильные ответы приходят в самой что ни на есть необыкновенной форме – так, раскладывая пасьянс, я наткнулся на одну из главных истин – «Вы можете начать новую игру. В статистике это будет засчитано как поражение».  Уйдя, я проиграл. К горечи поражения добавилась горечь вины. Мы притворяемся, что уходим ради других, тем самым давая им возможность жить дальше. На самом деле все уходят из-за себя, но стыдясь признаться в этом, готовы умолять: отпусти меня, прояви тем самым свое великодушие, а я же успокою свою совесть тем, что не бросал, а был отвергнут.  Быть может, и работает эта коварная задумка «с глаз долой – из сердца вон» с другими, но со мной нет, да и с тобой, должно быть, тоже. Я не знаю, можно ли меня простить, да и не рискну просить у тебя прощения. Вместо этого я только понадеюсь, что причиненная мною боль уже утихла, и твоя жизнь действительно продолжается. Впрочем, еще больше я буду надеяться, что, заметив имя отправителя, ты тотчас же удалишь это письмо, не читая…».

Где-то под ребрами что-то предательски щелкнуло. Я судорожно ловил ртом воздух. Блондинка уже перестала сверлить взглядом мой затылок и переключилась на подоспевших на поздний завтрак американских туристов. Те же не удостоив ее внимания, смачно что-то жевали и,  активно жестикулируя, переговаривались друг с другом. Мой банковский приятель уже домучил свой омлет и теперь с подозрением наблюдал за моим недомоганием. В порыве отеческой заботы он крехтя поднялся с кресла и направился ко мне.

- Vous etes pale, mon garcon!

- C'est un chagrin d'amour. Je vais bien, merci.-я попытался выдавить из себя подобие улыбки, но пожилой француз вряд ли поверил в ее искренность. Попытавшись незаметно разглядеть маячащие на экране символы, он энергично похлопал меня по плечу.

- Mange un croissant, il aide meme de l'amour!- весело ответил он, указав на нетронутый мной круассан. Я слегка cмутился. Каждый раз, оказавшись здесь за завтраком, я поддавался на уговоры официанта и брал к кофе румяную французскую сдобу, но так ни разу и не попробовал ее. Видимо, мой добрый знакомый считал это если и не личным оскорблением, то по крайней мере верхом идиотизма. Под его пристальным взглядом я неохотно разломал булочку пополам. Не знаю, каковы на самом деле ее целебные свойства, но на вкус она оказалась и вправду хороша. Видя мою положительную реакцию, француз зашелся в хвалебной оде французской кухне, половину из которой я пропустил мимо ушей. Хохотнув напоследок, он еще раз похлопал меня по плечу и удалился к своему столику. Я вновь вернулся к письму.

“Еще одна прописная истина, подвергнувшаяся здесь сомнению с моей стороны – то, что не убивает нас – делает сильнее. То, что не убивает – оставляет прежним; сильными мы становимся не из-за враждебных обстоятельств и предательских поступков – сильнее нас делает только наше собственное нежелание мириться с несправедливостью. Мне не хотелось ни убивать тебя, ни делать сильнее; я молюсь, чтобы ты осталась такой, какой я запомнил тебя – непобедимой в своей хрупкой слабости. Я сомневался в своей любви к тебе, теперь же я в ней уверен, жаль только, что уже наверно слишком поздно ставить ее превыше твоего счастья. А оттого я прошу только одного: если я когда-нибудь найду в себе силы вернуться и случай снова сведет нас – издалека увидев тебя, я конечно же сначала попытаюсь отвести взгляд вдаль или буду делать вид, что смотрю под ноги – лишь бы не видеть этих глаз… Может быть, лучше снова уйти и не познать этого, но я же не смогу просто пройти мимо, когда ты так опасно близко, так искушающе досягаема. Пообещай, что я увижу тебя прежней. Пообещай, что останешься собой...».

Я быстро пробежал глазами письмо, старательно пропуская отдельные моменты. Проверил правильность e-mail-а адресата. Палец завис над клавишей «отправить», и тут меня одолели сомнения.  Cтолько хотелось написать, но так не хотелось, чтобы кто-то это знал. И тут я внезапно осознал, кому все это писал. Лоб покрылся испариной.  Меньше всего на свете мне пришлось бы по душе показаться ей сентиментальным болваном.  Впрочем, возможно именно сентиментальности мне и не хватало. Посчитав бесполезным занятием издеваться над неработающим backspace-ом, я решил разбавить свою трогательную исповедь более радужным постскриптумом.

«P.S.»

Очень скучаю. Нет.

Тебе бы понравилось в Париже. Нет-нет. Во-первых, ей бы не понравилось, а во-вторых – это чревато. Раздразнить ее  и нарваться на фирменную колкость в ответ – не лучший сценарий.

Я люблю тебя. Всегда любил.

Разумеется, это так, но разве такие новости сообщают по электронной почте, находясь черт знает где, ну или в Париже?

Озираясь по сторонам в поисках подсказки, я услышал недовольное урчание собственного желудка.

«P.S.

Я понял, чем действительно хорош Париж – здесь вкуснейшие круассаны Ты бы оценила…».

Официант давно исчез из поля зрения. Мои часы показывали без пяти два, значит в Париже почти полдень.  Веранда почти опустела, только парочка особенно медлительных посетителей сосредоточенно ковырялась в  содержимом белоснежных тарелок, кто-то с серьезным выражением лица вглядывался в свою чашку – здесь каждый второй не мыслит себя без гадания на кофейной гуще, беспрекословно веря увещеваниям коричневой жижи. Других идей не было – захлопнув крышку ноутбука, я стал пробираться между плотно расставленными столиками ко входу в кафе. «Хочешь круассан – иди и возьми, чего ждать, когда принесут на блюдечке с голубой каемочкой, чай не французский повеса…» - ворчал я себе под нос, рассматривая витрины с десертами. Лучезарно улыбаясь, официант передал мне корзинку с тремя свежеиспеченными круассанами. Буркнув невнятное «merci», я поплелся обратно на веранду, к своему столику. Чертыхаясь, отбивал коленки об массивные кресла и так и норовил уронить добытые крауссаны. Добравшись до своего угла, я ахнул.

Пустые чашки по-прежнему были хаотично расставлены по столу, создавая иллюзию посиделок в дружеской компании.

Но оставленный без присмотра ноутбук бесследно исчез.

Я судорожно вертел головой, надеясь завидеть в конце переулка неудачливого воришку.

Число краж определенно растет каждый день.

Бывает.

Возможно, это не такая уж и глупость -  все начать сначала.

___________________________________________________________

автор текста: Елизавета Емельянова

Чужак

Светлый, зачем явился ты в этот край? Я вижу — с собой несешь ты музыку, но это не твой мир, и слушать здесь тебя не будут. Никогда не познать тебе наши тайны, не услышать мелодии людских душ. Ах, чужак, не понять тебе наши чувства, звучащие в этой песне над землей и не разобрать в ней слов. Ты даже не отличишь звуки бансури и ситара (1) от звона гунгуру на хрупких ногах танцовщиц.

«Слава тебе — властителю дум всех народов,

Вершителю судьбы Индии…»(2) — захочешь ли ты искренне пропеть эти строки? Наши песни не служат развлечению, мы живем музыкой. Но игра твоего инструмента не сможет передать силу нашей веры и любви к этой жизни.

И пить ты будешь не ласси, освежающий, словно легкий ветер, который скользит по ярким хлопковым тканям одежд, а свой горький коньяк, обжигающий горло, словно тлеющие угли, на которых мы танцуем, частичку грязного, порочного мира, далекого от нас. Ваша кровь — это ром и виски, вы живете ими, в то время как мы поем славу этой жизни, этой чистой природе и нашим священным животным.

Да, бадмаш(3), тебе не дано понять искренность наших слов, этот край не для тебя. Там, далеко ты поешь лишь затем, чтобы развлечь народ и завлечь в сети свои белых женщин. А, может, есть одна госпожа, но это уже не важно — ведь ты покинул ее. Ты представлял себе истинных принцесс в изумрудных сари и прекрасных наложниц, ты желал почувствовать магию их красоты. Ты ждал, что увидишь танец наших женщин, ты надеялся, что анчал(4) не станет скрывать красоту их тел и, а дупатта(5) и вовсе исчезнет, открыв глазам твоим истинную стройность природы, тонкий стан юного мангового дерева.

Но наши девушки чисты и непорочны, женщины преданы и праведны, их красота — подлинное сокровище, которое тебе не унести с собой, светлый.

Когда-то вы, белые, видели в наших краях лишь достаток и праздник красок, через моря увозя наши специи. Ты тоже хотел волшебства, пробуя карри, кориандр и куркуму, но ведь они тебе не понравились. Зачем ты хочешь забрать то, что не нужно тебе.

Ты пришел сюда, чтобы найти ту Индию, которая до сих пор снится тебе, но ее ты не увидишь. Такой Индии нет — это лишь сладкая ложь. Наши женщины не станцуют для тебя, наша музыка не дастся тебе, наш воздух задушит тебя. Светлый, ты всегда будешь чужаком здесь, этот мир тебя не примет. Пой свои песни и мечтай о той Индии, которая не дана белым людям. Ты безумен, если все еще не осознал свою ошибку. Иди же дальше и не вспоминай этот край. Здесь тебе и твоей музыке не место.

***

А нужен ли тебе мир, светлый, из которого тебя гонят? Хочешь ли ты жить вместе, где тебя никогда не примут? Для нас ты всегда оставишь чужаком, а мы для тебя – злыми хозяевами.

Подумай хорошо, светлый, выдержишь ли ты людей, которые возненавидят тебя, и природу, которая накинется на тебя свирепыми ветрами и сильными ливнями?

Здесь тебя не будет слушаться даже музыка, ноты разбегутся в стороны, не желая складываться в мелодии.

Лучше тебе отправиться вслед за ними и попытать счастья в другом месте, светлый.

Я лишь могу пожелать тебе удачи.

(1) Бансури и ситара — музыкальные инструменты для исполнения традиционной индийской музыки.

(2) Строки из гимна Индии.

(3) Бадмаш — хинди «плохой человек».

(4) Анчал — край сари, обычно прикрывающий грудь.

(5) Дупатта — шарф, который носят женщины вместе с шальвар камизом.

_____________________________________________________________

автор текста: Екатерина Молчанова

Осенний пульс

Спросонья мозг капитулирует. Облака изнутри набухают водой. Их распирает. Им больно.

Но.

Внутри, там, под рёбрами и толщей крови колотится моё сердце. Пожалуй, слишком спокойно, слишком медленно, слишком деликатно.

Я делаю вдох. Я слышу треск и надлом.

Моя осень буро-рыжая. Твои губы рябиновые. Виски всё такой же крепкий. В Шотландии светит солнце.

Улицы архитектурной грандиозностью наваливаются на едва дышащее тело, вены начинают предательски ныть и дрожать. Ещё немного и зазвучат фанфары, твои ноги оторвутся от мостовой, и ты уйдёшь. В синее. Дальнее. Вечное.

Я провожу подушками пальцев по твоей шее и чувствую, как рябь возбуждения затрагивает твоё лицо. Раз-два. Глаза-океаны накрывает ночь, ресницы плотной тенью ложатся на щёки.

Ягодные тарталетки, глинтвейн, сизая дымка пара, покрасневший нос.

Это осень. Это шум и грохот. Это истекающие кровью иллюзии и звук срабатывающих тормозов.

Это сентябрь. Это октябрь. Это сезон обездвиженности.

____________________________________________________________

автор текста: Анастасия Чайковская

Гигант

Его утро началось хорошо.  В принципе, с тех пор, как он начал жить один, каждый день начинался хорошо. Если, проснувшись, он не делал утреннюю пробежку, то готовил завтрак под Stereophonics. Если не читал в кровати, то принимал душ под Kasabian. Еще бы он занимался сексом с любимой под ее любимую песню, или выгуливал собаку, разговаривая с ней, как с человеком, но ни любимой, ни собаки у него не было.

Артему нравилось, что, когда он просыпается, слышно, как шумят листья на деревьях. Год назад этого ему ужасно не хватало. Он, конечно, сам тогда этого не осознавал. Каждый постоянно чувствует себя умнее, чем тогда, год назад. Ему многое нравилось в его теперешней жизни. Когда он смотрел фильмы на DVD,  то шума деревьев слышно не было.

Артем, держа в руке пачку сигарет, вышел на крыльцо своего дома. Его плечи зябко поежились. Утро было прохладным, был одиннадцатый день осени, и, покурив, он вернулся в дом, надел рубашку и взял рюкзак. Нужно было идти в магазин.

Ближайшие к его дому урны были забиты мусором, и ему пришлось пронести опустевшую пачку, скомканную в кулаке, всю дорогу.

Пройдя по пустой улице, Артем открыл дверь под желтой вывеской «Lime», и, зайдя внутрь, нагрузил рюкзак продуктами. Взяв на кассе пачку сигарет, и последний оставшийся шоколад, он вышел наружу.

Подойдя к обочине дороги, он сел на высокий бордюр, и позавтракал. Затем распечатал пачку, и, закурив, лег на спину. Перед глазами ветер шевелил ветки деревьев. Артем выдохнул дым в нависающее над ним по-осеннему серое небо, и закрыл глаза. Через десять минут пора было взяться за работу.

Одной сигареты ему не хватило, и Артему пришлось выкурить вторую наполовину. Он вспомнил, как однажды давно, он со своим другом Денисом говорил о том, что сигареты сделаны очень подло.  Для случаев, когда человек не накуривается одной, а второй полноценной сигареты слишком много, в каждой пачке должна быть пара маленьких дополнительных сигарет, чтобы выкурить  полностью их, а не использовать стандартную наполовину. Денис же курил Данхилл, и ему всего хватало.

Артем захотел позвонить Денису. Набрав номер, он приложил телефон к уху. Гудков не было. Денис не отвечал.

Артем встал, и, отряхнув рубашку, достал из рюкзака видеокамеру. Зарядки было совсем мало, и все нужно было сделать быстро. Антон направил ее на себя, и начал запись:

«Я всегда считал, что в случае массового безумия людей, или эпидемии, все может решить сброшенная на город водородная бомба. Еще с книг, которые я читал в детстве, я усвоил, что проблему лучше уничтожать по ее появлению. Легче потушить окурок, чем потом тушить весь лес.

В детстве один мой друг рассказал мне, как работает водородная бомба. Тогда мы думали, что у человека, попавшего в радиус поражения, сначала выпадали все волосы на теле, потом отслаивалась кожа, мясо отклеивалось от костей, а скелет, собравшись в аккуратную горку на земле, обращался в пыль. Я до сих пор не знаю, то происходит с людьми, которые увидели, как заряд падает на их любимой улице, но, как мне кажется, все, что останется от них – это тени на стенах. Каким бы слабым утешением это не было, но остаться тенью лучше, чем совсем ничего.

Сегодня одиннадцатое сентября, около восьми утра. Со мной все в порядке. Прошло уже ровно двадцать шесть дней, я не голоден, да и сигареты не кончаются».

Артем остановил запись. Спрятав камеру в рюкзак, он встал, и, отряхнув рубашку, перешел дорогу. В углах и под стенами домов собирались опавшие листья. Артем этого даже не заметил.

Сев на парапет, ограждающий парк от улицы, Артем достал книгу, положил на нее бумагу, и начал писать:

«Привет, мам.

Как дела? После того, как я уехал, я редко тебе звонил, все из-за отца. Он сказал, что я не должен спрашивать о том, как ты, по телефону. Я должен быть рядом. Но ты  ведь знала, что я не мог часто приезжать, ты не обижалась. Папа перестал со мной разговаривать, и не хотел меня слушать, когда я попытался ему все объяснить. Я собирался приехать на тех выходных, после твоего дня рождения, но не смог. Я звонил тебе, чтобы извиниться, но кто-то сбрасывал все звонки. Наверняка это был отец. Я тогда чертовски разозлился, начал трезвонить ему. Он сказал, что ждет меня здесь, и положил трубку. Я был так зол, что кричал, почему я не могу приехать, в телефон еще несколько минут после того, как он отключился. На самом деле, мне очень жаль. Когда прочитаешь все, оторви низ письма, в котором я обращусь к отцу, и, пожалуйста, дай ему прочесть.

Мам, я в порядке. Я обязательно явлюсь на твой следующий день рождения, и мы как всегда будем ловить ветер в наши шапки. Ты в ту, которая папина любимая, а я в свою старую детскую. С кисточками.

Папа, это Артем. Разумеется, ты понял, что это я, после того как я назвал тебя папой, я как всегда сглупил. Я часто глупил в последнее время, и я хочу извиниться за это. Ты был прав во всем, мне просто не хватало времени это понять».

Артем завернул бумагу, и, положив ее в рюкзак, достал новый лист. Несмотря на то, что улицы были пусты, светофоры работали безупречно, и циферблат, раз за разом, отсчитывал секунды до момента, когда пешеходы смогут перейти дорогу.

Быстро написав первую строчку, Артем остановился. Коснувшись рукой подбородка, он почувствовал, что у него выросла борода. Артем не брился уже давно. Пора было закачивать с работой, и возвращаться к нормальной жизни:

«Эй, Денис.

Почему ты не берешь телефон? Я не могу поверить в то, что ты просто его потерял.

Помнишь, когда нам было по пятнадцать, мы договорились, что, когда нам будет по двадцать пять, мы встретимся на нашем месте в последний день лета? Шутили, что я буду жирным, а у тебя из-за курения будет рак легких. Жаль, что ты не пришел. С шести до восьми, помнишь? Я ждал с пяти до полуночи. Тебе должно быть стыдно, урод.

Твои пластинки все еще у меня. Я их не собираюсь возвращать. Так я отплачу тебе за твою безответственность. Ладно, я шучу, они давно уже в твоем почтовом ящике. Тебе стоит их забрать.

Хотелось бы встретиться. Я забыл уже, какой у тебя голос.  Пора бы тебе взять телефон».

Второй лист бумаги отправился туда же, куда и первый. После этого Артем, покурив, достал третий лист:

«Привет.

Алина,

Мне, правда, нечего написать из того, что ты уже  не знаешь. Я не бросил курить, но тебе наверняка не станет от этого обидно. Вряд ли ты вообще испытаешь какие-нибудь эмоции по этому поводу. Очень глупо писать тебе после всего, что произошло за последнее время, но мне будет хорошо, если я буду думать, что ты знаешь, что со мной происходит. И что со мной все в порядке. Может, тебе тоже будет хорошо, если я буду тебе писать? А если нет, то ты же знаешь, я не перестану. Я опять начинаю повторять то, что уже тебе говорил.

Ты зря тогда не дослушала со мной ту песню. The Velvet Underground – Pale Blue Eyes, помнишь? Если бы ты осталась, мне бы вообще не приходилось тебе писать».

В небе раздался негромкий раскат грома. Артем спрятал все в рюкзак, и, закинув его за спину, отправился домой. Идти было недолго, и вскоре Артем уже был в своей прихожей. Достав из рюкзака бумагу, Артем кинул его на диван, и, сжимая в руке листки, вышел на задний двор.

Небо быстро темнело, и нужно было закончить до начала дождя. Посреди двора был участок земли, огражденный камнями. Когда к Артему приходили его приятели, вечером здесь горел костер, вкупе с развешенными повсюду фонарями и гирляндами; ночью света хватало.

Артем подошел к костру, и, чиркнув зажигалкой, поджег заранее политые бензином сухие ветки и солому. Костер быстро разгорелся, и вскоре языки пламени стали достигать ему до пояса. Артем опустился на колени, и стал кидать письма, одно за другим, в огонь. Привет, мам. Привет, Денис. Алина.

Костер еще горел, когда с неба начал капать дождь. Артем вернулся в дом, и сел на диван, придавив рюкзак. Приподнявшись, он достал оттуда камеру, и швырнул рюкзак за кровать.

Дождь становился все сильнее. Артем включил камеру и открыл записанные ранее видео. Листая вверх, он остановился на ролике, датированном 20 августа. Артем его включил, и перевернутый автомобиль на картинке исчез  за стремительным бегом кадров. Совсем рядом раздался скрип тормозов, и в переулок на полной скорости ворвалась помятая машина. Стекла пятого этажа вылетели, обгоняя летящее среди них тело. В окно тотчас влетела граната, вызвавшая крик: «Не трогай руками, не трогай руками!». Раздались оглушительные раскаты грома, однако через секунду поднявшиеся в воздух клубы дыма дали понять, что бензоколонка все же взорвалась.  Кроша асфальт, проехал по встречной полосе разукрашенный человеческими внутренностями танк.  Люди, узнав о необратимости  надвигающегося конце света, решили попробовать все, о чем мечтали в нормальной жизни. Кто умирал от передозировки, кто жрал все подряд, кто-то насиловал своих самых красивых знакомых. И в конце все решили поиграть в войну. Государственная армия сошлась в схватке с объединёнными силами школьников, студентов и горожан, вооруженных охотничьими винтовками и кухонными ножами. После быстрой победы, военные решили продолжить бой между теми, кто остался. Но не довели его до конца, так как вскоре все закончилось. Люди просто исчезли, все до единого. Стало ли скучно планете, надоело ли играть судьбами людей Богу, эксперимент высшего разума дал сбой, некому было судить. Кроме одного, пересматривающего последние секунды мира, в котором люди все еще были вместе, хоть и в последней фазе своего безумия.

Камера, разрядившись, отключилась, так и не показав финальные кадры. Дождь хлестал вовсю, когда Артем вышел на улицу и, опустившись на землю, лег. Серое небо плевалось в глаза Артему, лило ведра воды на его одежду, а он старался не закрывать глаза. Дождь ему нравился. Но он сам, один-одинешенек, единственный на всей планете мок под этим дождем, и, верите вы или нет, при мысли об этом ему стало безумно одиноко.

_________________________________________________________

автор текста: Игорь Букин