Максим ГОРЬКИЙ
ПЕСНЯ О СОКОЛЕ
Море - огромное, лениво вздыхающее у
берега, - уснуло и неподвижно
в
дали,
облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в
себе прозрачную ткань
перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров
звезд. Кажется, что небо все ниже
наклоняется над морем, желая понять
то, о чем
шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Горы,
поросшие деревьями, уродливо
изогнутыми норд-остом, резкими
взмахами
подняли свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры
их округлились, одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые
гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая
остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и
вздохи пены - все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг
вместе с голубым серебром сияния луны,
еще скрытой за горными вершинами.
- А-ала-ах-а-акбар!.. - тихо вздыхает
Надыр-Рагим-оглы, старый крымский
чабан,
высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.
Мы с ним лежим на песке у громадного камня,
оторвавшегося от родной
горы,
одетого тенью, поросшего мхом, - у камня печального, хмурого. На тот
бок его, который обращен к
морю, волны набросали
тины, водорослей, и обвешанный
ими камень кажется
привязанным к узкой
песчаной полоске, отделяющей
море от гор. Пламя
нашего костра освещает
его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает,
и по старому камню, изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.
Мы с Рагимом варим уху из только что
наловленной рыбы и оба находимся в том настроении, когда все кажется прозрачным,
одухотворенным, позволяющим
проникать в себя, когда на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания
думать.
А море ластится к берегу, и волны звучат
так ласково, точно
просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска
слышится более повышенная и шаловливая нота - это одна из волн, посмелее,
подползла ближе к нам.
Рагим лежит грудью на песке, головой к
морю, и вдумчиво
смотрит в мутную даль, опершись
локтями и положив голову на ладони.
Мохнатая баранья шапка съехала
ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не
справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем:
- Верный богу человек идет в рай. А
который не служит богу и пророку? Может, он - вот в этой пене... И те
серебряные пятна на
воде, может, он же... кто знает?
Темное, могуче размахнувшееся море
светлеет, местами на нем появляются
небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и
теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей
навстречу, на берег и камень, у
которого мы лежим.
- Рагим!.. Расскажи сказку... - прошу я
старика.
- Зачем? - спрашивает Рагим, не
оборачиваясь ко мне.
- Так! Я люблю твои сказки.
- Я тебе все уж рассказал... Больше не
знаю... - Это он хочет, чтобы я
попросил
его. Я прошу.
- Хочешь, я расскажу тебе песню? -
соглашается Рагим.
Я хочу слышать старую песню, и унылым
речитативом, стараясь сохранить своеобразную мелодию песни, он
рассказывает.
I
"Высоко в горы вполз Уж и лег там в
сыром ущелье, свернувшись в узел и
глядя в
море.
Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем
дышали в небо, и бились волны внизу о
камень...
А по ущелью, во тьме и брызгах, поток
стремился навстречу морю, гремя
камнями...
Весь в белой пене, седой и сильный,
он резал
гору и падал
в море,
сердито воя.
Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся,
пал с неба
Сокол с разбитой
грудью, в
крови на перьях...
С коротким криком он пал на землю и бился
грудью в бессильном гневе о
твердый
камень...
Уж испугался, отполз проворно, но скоро
понял, что жизни птицы две-три
минуты...
Подполз он ближе к разбитой птице, и
прошипел он ей прямо в очи:
- Что, умираешь?
- Да, умираю! - ответил Сокол, вздохнув
глубоко. - Я славно пожил!.. Я
знаю
счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо...
Ты не увидишь
его так
близко!.. Эх
ты, бедняга!
- Ну что же - небо? - пустое место... Как
мне там ползать? Мне
здесь
прекрасно...
тепло и сыро!
Так Уж ответил свободной птице и
усмехнулся в душе
над нею за эти
бредни.
И так подумал: "Летай иль ползай,
конец известен: все в землю
лягут,
все прахом
будет..."
Но Сокол смелый вдруг встрепенулся,
привстал немного и по ущелью повел
очами...
Сквозь серый камень вода сочилась, и было
душно в ущелье темном и пахло гнилью.
И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав
все силы:
- О, если б в небо хоть раз подняться!..
Врага прижал бы я... к ранам
груди и...
захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..
А Уж подумал: "Должно быть, в небе и
в самом деле пожить приятно, коль
он так
стонет!.."
И
предложил он свободной птице: «А ты подвинься на край ущелья
и вниз
бросайся.
Быть может, крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии».
И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к
обрыву, скользя когтями
по
слизи камня.
И подошел он, расправил крылья, вздохнул
всей грудью, сверкнул очами и - вниз
скатился.
И сам, как камень, скользя по скалам, он
быстро падал, ломая
крылья,
теряя
перья...
Волна потока его схватила и, кровь омывши,
одела в пену, умчала в море.
А волны моря с печальным ревом о
камень бились... И
трупа птицы не
видно было в
морском пространстве..
II
В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти
птицы, о страсти к небу.
И вот взглянул он в ту даль, что вечно
ласкает очи мечтой о счастье.
- А что он видел, умерший Сокол, в пустыне
этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши, смущают душу
своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы узнать все это,
взлетевши в небо хоть ненадолго.
Сказал и - сделал. В кольцо свернувшись,
он прянул в воздух
и узкой лентой блеснул на солнце.
Рожденный ползать - летать не может!..
Забыв об этом, он пал на камни, но не
убился, а рассмеялся...
- Так вот в чем прелесть полетов в небо!
Она -
в паденье!.. Смешные птицы! Земли не зная, на ней тоскуя,
они стремятся высоко в
небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там только
пусто. Там много света, но нет там пищи
и нет опоры живому телу. Зачем же гордость?
Зачем укоры? Затем,
чтоб ею прикрыть безумство своих
желаний и скрыть за ними свою негодность
для дела жизни? Смешные птицы!..
Но не обманут теперь уж больше меня их речи!
Я сам все знаю! Я - видел небо...
Взлетал в него я, его измерил,
познал паденье, но не разбился, а
только крепче в себя я верю. Пусть те, что землю любить не могут, живут
обманом. Я знаю правду. И их
призывам я не
поверю. Земли творенье - землей
живу я.
И он свернулся в клубок на камне, гордясь
собою.
Блестело море, все в ярком свете, и грозно
волны о берег бились.
В их львином реве гремела песня о гордой
птице, дрожали скалы
от их ударов, дрожало небо от
грозной песни:
«Безумству храбрых поем мы славу!
Безумство храбрых - вот мудрость жизни! О
смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но будет время - и капли крови
твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни
и много смелых
сердец зажгут безумной
жаждой свободы, света!
Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и
сильных духом всегда ты
будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!
Безумству храбрых поем мы песню!..»
... Молчит опаловая даль моря, певуче
плещут волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все больше
серебряных пятен от лунных
лучей...
Наш котелок тихо закипает.
Одна
из волн игриво вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет
к голове Рагима.
- Куда идешь?.. Пшла! - машет
на нее Рагим
рукой, и она
покорно скатывается обратно в море.
Мне нимало не смешна и
не страшна выходка
Рагима, одухотворяющего волны.
Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно,
и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не
остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По
темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее
душу, смущающее ум сладким ожиданием
какого-то откровения.
Все дремлет, но
дремлет напряженно чутко,
и кажется, что
вот следующую секунду
все встрепенется и
зазвучит в стройной
гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут про тайны мира,
разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и
увлекут с собой
душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры
звезд тоже зазвучат дивной музыкой
откровения...