АЛЕКСАНДР БЛОК
29 августа
Пишу Вам как
человек, желавший что то забыть, что-то бросить — и вдруг вспомнивший, во что
это ему встанет. Помните Вы-то эти дни — эти сумерки? Я ждал час, два, три.
Иногда Вас совсем не было. Но, боже мой, если Вы были! Тогда вдруг звенела и
стучала, захлопываясь, эта дрянная, мещанская, скаредная, дорогая мне дверь
подъезда. Сбегал свет от тусклой желтой лампы. Показывалась Ваша фигура — Ваши
линии, так давно знакомые во всех мелочах, изученные, с любовью наблюденные. На
Вас бывала, должно быть, полумодная шубка с черным мехом, не очень новая;
маленькая шапочка, под ней громадный, тяжелый золотой узел волос — ложился на
воротник, тонул в меху. Розовые разгоревшиеся щеки оттенялись этим самым черным
мехом. Вы держали платье маленькой длинной согнутой кистью руки в черной
перчатке — шерстяной или лайковой. В другой руке держали муфту, и она качалась
на ходу. Шли быстро, немного покачиваясь, немного нагибаясь вправо и влево,
смотря вперед, иногда улыбаясь (от Марьи Михайловны). (Мне все дорого.) Такая
высокая, «статная», морозная. Изредка, в сильный мороз, волосы были спрятаны в
белый шерстяной платок. Когда я догонял Вас, Вы оборачивались с необыкновенно
знакомым движением в плечах и шее, смотрели всегда сначала недружелюбно,
скрытно, умеренно. Рука еле дотрагивалась (и вообще-то Ваша рука всегда
торопится вырваться). Когда я шел навстречу, Вы подходили неподвижно. Иногда эта
неподвижность была до конца. Я путался, говорил ужасные глупости (может быть,
пошлости), падал духом; вдруг душа заливалась какой-то душной волной («В эти
сны, наяву непробудные...»). И вдруг, страшно редко, — но ведь было же и это! —
тонкое слово, легкий шепот, крошечное движение, может быть, мимолетная дрожь, —
или все это было, лучше думать, одно воображение мое. После этого опять еще
глуше, еще неподвижнее.
Прощались Вы
всегда очень холодно, как здоровались (за исключением 7 февраля). До глупости
цитировались мной стихи. И первое Ваше слово — всегда легкое, капризное: «кто
сказал?», «чьи?» Как будто в этом все дело! Вот что хотел я забыть; о чем хотел
перестать думать! А теперь-то что? Прежнее, или еще хуже?
Р. S. Все, что
здесь описано, было на самом деле. Больше это едва ли повторится. Прошу
впоследствии иметь это в виду. Записал же, как столь важное, какое редко и
было, даже, можно сказать, просто в моей жизни ничего такого и не бывало, — да
и будет ли? Все вопросы, вопросы — озабоченные, полузлобные... Когда же это
кончится, господи?
* Черновик письма к Л.
Д. Менделеевой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий