Мой папа по ночам плакал.
Практически
каждую ночь, в те времена, когда я жил с родителями, часа в два-три ночи я отчетливо
слышал тихий отцовский мужской плач. И сколько я себя помню, я помню и эти
всхлипы. Для меня это было нормально. Это было обыденностью. Еще был нежный
голос мамы. Мама успокаивала папу. Ее голос для меня был как колдовство, только
он мог меня успокоить быстро и сразу. Голос моей матери. Сейчас я уже довольно
взрослый человек, родители давно меня покинули. Я живу один, работаю один,
отдыхаю один. Но в особо тяжелые моменты моей жизни я вспоминаю мамин голос, и
он словно одеяло. Словно теплое одеяло накрывало меня. Мамин голос, словно
теплое одеяло накрывало меня, и мне становилось легко. Легко и тепло. И
спокойно. Музыка материнской заботы – ее голос. Это что-то подсознательное.
Что-то впитанное мною, еще когда я был в животе моей мамы. Моей мамы, с ее
голосом. Голосом, который мог меня успокоить и дать силы. Мне, но не моему
отцу.
Мне было 7 лет, я только пошел в школу, я ночью стоял у родительской двери. Я слушал, как папа плакал, а мама его успокаивала. Потом мама вышла из комнаты. Я испугался, что она начнет меня ругать за то, что не сплю. Но она лишь улыбнулась мне, протянула свою руку. Я взял ее, и она повела меня в мою кровать, где накрыла одеялом и гладила мою голову, пока я не уснул. И пока я не уснул, я слышал отцовский плач. Это мое первое воспоминание. Я помню этот момент точно и полностью. И, пожалуй, это самое ценное, что у меня есть в моей необычной и разной жизни. Я много чего пережил, много чего чувствовал. Много чего помню, но это воспоминание – самое главное. Ведь в нем есть мамин голос, наша маленькая квартирка и мой папа. Папа, который плакал в соседней комнате.
Днем папа был разным: хорошим, плохим, злым, веселым. Мой папа иногда болел, иногда читал, иногда приходил пьяным, что доставляло маме немало хлопот, а мне это нравилось, потому что папа был добрым, веселым и щедрым. Мама его не ругала, она просто молчала и игнорировала его. А он всегда велел мне одеваться, и мы шли с ним покупать мне очередную игрушку. Я любил, когда папа был пьяным. Я был ребенком и не понимал, что алкоголь станет причиной его ухода от меня. Для меня он был веселым, добрым и щедрым.
А по ночам он плакал.
Я родился, когда папе было 42 года. Мама была младше его на 7 лет. Я был первым и единственным ребенком в нашей семье. Мама все детство говорила, что мое рождение было чудом и чтобы я в своих молитвах благодарил Боженьку за то, что дал мне жизнь.
Мне было примерно 10 лет, мы были на нашей даче. Сейчас я понимаю, что это был просто кусок земли с грядками и деревьями, увенчанный домом. Совсем маленьким домиком с двумя комнатками и маленьким чердачком. Все лето мы с мамой проводили там. Вокруг были тысячи таких же участочков с такими же маленькими домиками. Почему-то в моей стране было принято именовать эти островки сельского хозяйства загородным жильем. Большинство домиков было обитаемо все лето. В основном здесь жили бабушки с внуками, но у меня не было ни бабушек, ни дедушек, и я жил с мамой. Все лето мы жили в этом домике. День мама проводила на грядках: что-то сеяла, собирала, обрабатывала. Я же бегал с соседскими ребятами на пруд, в лес, на футбольную площадку. Вообще-то это был заброшенный участок со сгоревшим домом. Говорили, что в дом ударила молния, и он сгорел, унеся в своем пламени всю семью, которая приехала на выходные. Нам было все равно. Я со своими дружками гонял мячик. Вечером же мы ходили к деревенскому клубу. Дорога к клубу была 5 километров через лес и по шоссе. Мы ходили туда смотреть, как взрослые ребята танцуют.
На детской площадке напротив клуба я в первый раз попробовал курить, там же впервые попробовал водку. Там же впервые получил удар в лицо, когда к нам с дружками подошли местные деревенские пацаны – наши ровесники - и спросили, откуда мы. Ответ «из города» был неправильным, и долго оставлял след вокруг моего глаза. Но даже это никогда не могло нас отговорить от походов к клубу, когда там дискотека. Все мои друзья восхищались красивыми и сильными ребятами во фланелевых рубашках, которые то танцевали, то дрались, то пили водку прямо на крыльце клуба. Один я восхищался взрослыми девочками, и особенно самой красивой. Ее звали Настя, и она встречалась с Борзым – коротко стриженым парнем. У Борзого был красный мотоцикл Минск, Минском восхищались больше всего. После дискотеки Настя уезжала с Борзым в сторону реки. А мы восхищенно дышали угарным газом, плодом старого мотоцикла и некачественного бензина. Настя была первой девушкой, с которой я захотел быть. И имя это впоследствии стало роковым для моего сердца.
На выходные к нам приезжал папа. Он привозил всякие нужные инструменты для огорода, а мне привозил всегда банку «спрайта», чему я был безумно рад, ибо в местном магазине продавался только «колокольчик». А «колокольчик» был слишком сладким, и мало в нем было пузыриков. Я уже тогда ценил качественные напитки.
Папа всегда приезжал вечером в пятницу. И однажды, в субботу, когда папа еще спал, а мама готовила для меня самый вкусный завтрак – гречневую кашу с молоком и сахаром - я сидел, пил чай. Вдруг я набрался сил и спросил маму, почему папа плачет каждую ночь. Мама сняла кашу с плиты, поставила кастрюлю на стол, накрыла ее пледом, чтобы настаивалась, и села рядом со мной. И тогда она расплакалась, держа мою руку в своих руках. Она опустила голову. И продолжала плакать. Для меня был нормальным плач отца по ночам, а вот плач мамы, да еще от моего вопроса, был для меня уколом в сердце. Я понял, что сделал что-то неправильное. Что-то по-настоящему неправильное. Я начал умолять маму простить меня. Я краснел и просил меня простить, добавляя, что больше не буду. Мама подняла голову, в слезах улыбнулась и начала меня целовать. Больше я не спрашивал. Меня перестал волновать вопрос о том, почему папа плачет по ночам. Я принял его как данность. Я любил папу. И принял его плач как что-то совершенно обычное и нормальное. Я не перестал обращать внимания на отцовский плач, я просто перестал искать причины. И даже сейчас, когда родителей со мной нет, я вспоминаю папин плач как что-то совершенно нормальное, как, например, пустыри в центре города или толпы пьяных людей в метро вечером. И плач моего папы для меня был нормальным явлением. Ведь я так любил папу.
Мне было 7 лет, я только пошел в школу, я ночью стоял у родительской двери. Я слушал, как папа плакал, а мама его успокаивала. Потом мама вышла из комнаты. Я испугался, что она начнет меня ругать за то, что не сплю. Но она лишь улыбнулась мне, протянула свою руку. Я взял ее, и она повела меня в мою кровать, где накрыла одеялом и гладила мою голову, пока я не уснул. И пока я не уснул, я слышал отцовский плач. Это мое первое воспоминание. Я помню этот момент точно и полностью. И, пожалуй, это самое ценное, что у меня есть в моей необычной и разной жизни. Я много чего пережил, много чего чувствовал. Много чего помню, но это воспоминание – самое главное. Ведь в нем есть мамин голос, наша маленькая квартирка и мой папа. Папа, который плакал в соседней комнате.
Днем папа был разным: хорошим, плохим, злым, веселым. Мой папа иногда болел, иногда читал, иногда приходил пьяным, что доставляло маме немало хлопот, а мне это нравилось, потому что папа был добрым, веселым и щедрым. Мама его не ругала, она просто молчала и игнорировала его. А он всегда велел мне одеваться, и мы шли с ним покупать мне очередную игрушку. Я любил, когда папа был пьяным. Я был ребенком и не понимал, что алкоголь станет причиной его ухода от меня. Для меня он был веселым, добрым и щедрым.
А по ночам он плакал.
Я родился, когда папе было 42 года. Мама была младше его на 7 лет. Я был первым и единственным ребенком в нашей семье. Мама все детство говорила, что мое рождение было чудом и чтобы я в своих молитвах благодарил Боженьку за то, что дал мне жизнь.
Мне было примерно 10 лет, мы были на нашей даче. Сейчас я понимаю, что это был просто кусок земли с грядками и деревьями, увенчанный домом. Совсем маленьким домиком с двумя комнатками и маленьким чердачком. Все лето мы с мамой проводили там. Вокруг были тысячи таких же участочков с такими же маленькими домиками. Почему-то в моей стране было принято именовать эти островки сельского хозяйства загородным жильем. Большинство домиков было обитаемо все лето. В основном здесь жили бабушки с внуками, но у меня не было ни бабушек, ни дедушек, и я жил с мамой. Все лето мы жили в этом домике. День мама проводила на грядках: что-то сеяла, собирала, обрабатывала. Я же бегал с соседскими ребятами на пруд, в лес, на футбольную площадку. Вообще-то это был заброшенный участок со сгоревшим домом. Говорили, что в дом ударила молния, и он сгорел, унеся в своем пламени всю семью, которая приехала на выходные. Нам было все равно. Я со своими дружками гонял мячик. Вечером же мы ходили к деревенскому клубу. Дорога к клубу была 5 километров через лес и по шоссе. Мы ходили туда смотреть, как взрослые ребята танцуют.
На детской площадке напротив клуба я в первый раз попробовал курить, там же впервые попробовал водку. Там же впервые получил удар в лицо, когда к нам с дружками подошли местные деревенские пацаны – наши ровесники - и спросили, откуда мы. Ответ «из города» был неправильным, и долго оставлял след вокруг моего глаза. Но даже это никогда не могло нас отговорить от походов к клубу, когда там дискотека. Все мои друзья восхищались красивыми и сильными ребятами во фланелевых рубашках, которые то танцевали, то дрались, то пили водку прямо на крыльце клуба. Один я восхищался взрослыми девочками, и особенно самой красивой. Ее звали Настя, и она встречалась с Борзым – коротко стриженым парнем. У Борзого был красный мотоцикл Минск, Минском восхищались больше всего. После дискотеки Настя уезжала с Борзым в сторону реки. А мы восхищенно дышали угарным газом, плодом старого мотоцикла и некачественного бензина. Настя была первой девушкой, с которой я захотел быть. И имя это впоследствии стало роковым для моего сердца.
На выходные к нам приезжал папа. Он привозил всякие нужные инструменты для огорода, а мне привозил всегда банку «спрайта», чему я был безумно рад, ибо в местном магазине продавался только «колокольчик». А «колокольчик» был слишком сладким, и мало в нем было пузыриков. Я уже тогда ценил качественные напитки.
Папа всегда приезжал вечером в пятницу. И однажды, в субботу, когда папа еще спал, а мама готовила для меня самый вкусный завтрак – гречневую кашу с молоком и сахаром - я сидел, пил чай. Вдруг я набрался сил и спросил маму, почему папа плачет каждую ночь. Мама сняла кашу с плиты, поставила кастрюлю на стол, накрыла ее пледом, чтобы настаивалась, и села рядом со мной. И тогда она расплакалась, держа мою руку в своих руках. Она опустила голову. И продолжала плакать. Для меня был нормальным плач отца по ночам, а вот плач мамы, да еще от моего вопроса, был для меня уколом в сердце. Я понял, что сделал что-то неправильное. Что-то по-настоящему неправильное. Я начал умолять маму простить меня. Я краснел и просил меня простить, добавляя, что больше не буду. Мама подняла голову, в слезах улыбнулась и начала меня целовать. Больше я не спрашивал. Меня перестал волновать вопрос о том, почему папа плачет по ночам. Я принял его как данность. Я любил папу. И принял его плач как что-то совершенно обычное и нормальное. Я не перестал обращать внимания на отцовский плач, я просто перестал искать причины. И даже сейчас, когда родителей со мной нет, я вспоминаю папин плач как что-то совершенно нормальное, как, например, пустыри в центре города или толпы пьяных людей в метро вечером. И плач моего папы для меня был нормальным явлением. Ведь я так любил папу.
________________________________________________
автор текста: Константин Гусев
Просто он так выражал свою благодарность. Жизни, Богу, жене. Он плакал от благодарности и любви.
ОтветитьУдалить