«Все мы лишь пешки в чужой партии».
Четвёртую ночь подряд мне снится она. Жутковато-прекрасная, с тёмно-синими цвета пихты бровями, тонкими фалангами пальцев; вся ребристая и острая, как хребет доисторического животного. Каждую среду я прихожу в кафе на Казанской и глотаю горький кофе, рисуя в чашке прикосновением щёток усов затейливые линии. Она всегда сидит посреди зала, как на постаменте, небрежно облокотившись на спинку стула и, выпуская струйки дыма через нос, курит папиросу.
Я бешено следую за ней взглядом, как полицейская ищейка, но она всегда остаётся невозмутимой, ведь она ещё не знает, что я хочу быть её персональным Богом, и приложу максимум усилий для этого.
Я вызнал у официанта, что она работает стенографисткой в соседней типографии и каждый день, как по часам, приходит сюда, заказывает бразильский кофе, не спеша выпивает его, всегда оставляет на чай, и никогда не улыбается; что её лицо, обрамлённое тонкими, будто сделанными из стекла волосами, всегда безукоризненно холодно и неприступно.
Вам знакомо томительное необъяснимое стремление к незнакомому человеку? Я телесно ощущал влечение к ней и, застопорив взгляд на её запястьях, разрывал руками микрочастицы времени, превращая действительность в сотни каруселей, бешено вращающихся над моей головой и разрушающих циферблаты и стрелки, условности и правила. Я делил взглядом пространство на две зоны: та, где присутствует она, и та, к которой она не имеет причастности.
Я населил её проявлениями каждый поворот и изгиб улицы, я угадывал её в каждой девушке, идущей впереди. Я неутомимо преследовал её мыслями.
Она поднялась с места, надела строгое черное пальто, легким взмахом руки отправила пепельную массу волос за спину, взяла сумочку и вдруг как-то настороженно, почти испуганно задержала взгляд на мне.
Я торопливо улыбнулся, вложив в улыбку всю мощь внутреннего призыва, успев в две секунды, что она смотрела на меня, вместить то, о чем говорил бы часами, будь у меня эта возможность. За несколько встреч с ней я успел подарить свои мысли только ей одной, сделать ее своей королевой, не зная о ней почти ничего, кроме того, что она работает на машинке и любит бразильский кофе. Мне доставляло физическое наслаждение элементарно наблюдать за ней, ведь я был непоколебимо уверен в том, что у меня есть неиссякаемый и не обусловленный сроками кредит на возможность разговора с ней, и я приостанавливал самого себя, создавая интригу и становясь заложником идеального, уничтожая всякую возможную прелесть объективного и действительного.
Она отвела взгляд, вернувшись в своё привычное бесстрастное состояние. Я легким звоном оставил несколько монет на чай и неслышно ступая, вышел вслед за ней. Колокольчик на двери тоскливо - тревожно простонал позади нас. Она шла уверенной походкой, резко двигая бёдрами, крепкой хваткой держа в руках сумочку - я видел, как побелели её пальцы. Я чувствовал назревающую интригу и непревзойдённо совершенную минуту для знакомства; чувствовал, что именно сейчас мне нужно говорить с ней, услышать её имя, которое я нарочно не спросил в кафе, дабы именно она впоследствии произнесла его, а не кто-то посторонний, не имеющий касательств к нашим будущим отношениям. Я хотел, чтобы именно под этим беременным толстым брюхом неба, набухающим изнутри водой, посреди именно этой широкой, засаженной гортензиями улице, мы стояли визави и постигали экстаз первого слова, которое кто-то из нас произнесёт.
Я, окрылённый идеями и фантастическими мечтами, спотыкаясь, как пьяный брёл за ней, воображая себя шпионом. Я даже, смеха ради, поглубже надвинул на глаза шляпу, и приподнял воротник френча, зашагав ещё тише, хотя она и без того не могла слышать мои шаги в шуме и грохоте авто и музык, доносящихся из дверей забегаловок.
Образы, один привлекательнее другого возникали в голове: я лежал рядом с ней на белом пляже и сыпал песок на её обнажённый живот, пальцами разглаживая его по телу и приближаясь всё ближе губами к её шее; я прощался с нею у парадной и мы ожесточённо спорили о Ницше и его антисоциальных тезисах; мы сидели в театре, на ней шокирующе красное платье и мы наслаждались игрой П…
На ботинок бесцеремонно брызнула струя крови и расползлась уродливым бурым пятном.
Она лежала на асфальте, неловко изогнувшись в шее, и всё также сильно рефлексной судорогой сжимала в омертвелой руке сумку. Её губы, улыбку которых я так и не узнал и никогда больше не узнаю, чуть приоткрылись, и по ним медленной скользила алая капля.
Вокруг сновали лица, в жгучем ожидании сенсации, окружив нас тугим кольцом. Водитель автомобиля, сбившего её, с посеревшим лицом припал к капоту и, согнувшись, харкал чем-то мутным на землю.
Я тяжело дышал, и постепенно переставал быть самим собой. Из меня рвался тупой обыватель, падкий до трагедии, заинтересованно вбирающий в себя происходящее; контрастность ситуации ужасала и вместе с тем манила.
Приблизившись к ней, я опустился на колени и провёл ладонью по лицу, шее, волосам и в бессознательном движении взяв в руки сумочку, что она зажала в руке, не обращая внимания на напирающих людей, открыл её и, шатаясь, выбрался из толпы.
Пудра, помада, папиросы, несколько ассигнаций и толстый коричневый конверт, из которого из-за моих неаккуратных пальцев посыпались фото. Два, три, пять, несколько десятков. На них изображён угрюмый тип в плохо сидящей костюме, с отсутствующим выражением лица, как у человека не знающего, что в него целятся из объектива.
«Интересно, в каком ателье одевается этот дурень и настолько нелепо его стрижёт, что он становится похожим на заключённого?»- проносились в голове ошмётки мыслей, прежде чем пришло осознание, что на них изображён я. На обороте каждого снимка дата. Последний кадр датирован вчерашним днём. На нём я, почему-то воровато оглядываясь, иду по проспекту, что-то пряча за обшлаг пальто. А вот снимок недельной давности в кафе. Я беззаботно курю, не зная о том, что некто ворвался в мою жизнь, и что теперь я имею соглядатая.
Я горько усмехнулся: мне нравилась мысль, что она преследовала меня, что желая и вместе с тем выжидая, она оттягивала момент знакомства и чутким неутомимым папарацци жила моей жизнью, запечатлевая каждый её день на фотоаппарат. Я томился этой мыслью, я лелеял ее, как единственное дитя, мне нравилось чувствовать драматичность и вероломную фатальность жизни. Два человека в желании сближения наблюдают друг за другом, и когда их столкновение становится делом пары секунд из неё рвётся кровь, и она, искривлённая и непроницаемая, лежит в пыли под ногами гомонящей толпы зевак, а он корит себя за медлительность, за привычку выжидать ради возможности создания идеального художественного момента, за то, что погряз в мечтах и не смог быть рядом с ней, предпочтя иллюзии реальности.
Я вытряхнул конверт и у меня в руках оказались аудиолента, и лист бумаги с неровно оборванными краями, какие бывают, когда их в спешке вырывают из ученической тетради. Пробежав его глазами я оцепенел. Это уже не походило на любовное преследование. Это был список. Список, в котором нервными скачущими буквами написаны длинные колонки телефонных номеров, в большинстве из которых я узнал номера своих сотрудников, друзей, матери. На обороте листа адреса кафе, в которых я бываю.
Перед глазами встали воспоминания о некоторых событиях, в которых кроме случайностей и совпадений я ранее ничего не находил, и которые теперь приобрели иной смысл, встали в причинно-обусловленную и взаимосвязанную цепь явлений.
Вот я, сильно навеселе, вваливаюсь в кабак, заказываю ром всем присутствующим и узнаю, что какой-то человек расспрашивал обо мне. Или как, однажды возвращаясь домой, чувствую, что за мной наблюдают чьи-то глаза, оглядываюсь, и вижу, как человек в длинном плаще отшатываясь от фонаря, превращается в длинную черную фигуру, скрывающуюся в тени акаций.
Вспомнил я и случаи, когда заходя на почту за корреспонденцией мне говорили, что ее уже забрали, забрал я сам, предъявив паспорт.
Чем больше я вспоминал о прошедшем, тем сильнее чувствовал, как к вискам подбирается режущая боль. Сотни версий роем ос кусали мозг. Я в ступоре посмотрел ей в лицо. На мёртвых губах расползалась насмешливая улыбка. Я ощутил чудесное превращение: из игрока я стал пешкой. Мне-то, себялюбивому дураку, казалось, что я управляю своей жизнью и руковожу всеми её процессами, я понял, что в любую минуту в человеческую жизнь может ворваться кто-то второй и устроить катастрофу. Мы живём своей ограниченной жизнью, но потом – случайность и чужая воля подминает нас под себя. Мы настолько мелки, что воображаем будто никто посторонний не может вторгнуться в нашу жизнь.
Ощущение, что меня против воли и желания замешали в нечто гнусное медленно формировалось в догадку, что кто-то, наблюдением взяв надо мною власть, ловко воплотил в действительность сценарий, по которому я, не имея никаких подозрений, жил до момента пока на ботинок не брызнула струя крови, и я не очнулся ото сна, в котором существовал всю жизнь; сна о собственной неповторимости и чувстве, что это я определяю бытие, а не оно меня.
Я ощутил, как в сердце вонзилась игла страха и медленно натужно начав прокручиваться, устремляется всё глубже и глубже. Я вздрогнул и вдруг понял: я продолжаю быть пешкой. Сейчас. В эту минуту.
Я бросил остекленевший взгляд на распростёртое тело. Мёртвые не умеют говорить. Они умеют только молчать.
____________________________
Комментариев нет:
Отправить комментарий